Солнце слепых

- Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье? - обратился ко мне господин с кружкой.

Радушный широкий жест приглашал к разговору. У кружки был причудливый, повторяющий нос господина, длинный с горбинкой носик. Я едва сдержал улыбку. У кружки не хватало только усов. У господина был пытливый взгляд, лоб высокий, с залысинами. Вообще он имел вид незаурядного человека. Переносица была отмечена индивидуальным знаком: треугольником, вершиной вниз. Я никак не мог вспомнить, что бы это могло значить по законам физиономистики. Небольшой рот, с хорошо обозначенной, выпяченной чуть-чуть вперед нижней губой, говорил о том, что его владелец балагур и гурман, большой любитель поговорить за хорошим вином и доброй закуской.

- Не правда ли, безумно ловить ускользающее здоровье? - повторил он вопрос.

- Все равно, что ловить ускользающую любовь, - откликнулся я, толком не успев продумать ответ.

- Да? Вас интересует любовь? По вам этого не скажешь.

- Почему же, позвольте узнать? - полюбопытствовал я. - Я вроде еще молод и обеспечен, и в амурах могу позволить себе невинную шалость.

- Позволить - да, но не ловить. Из ваших рук вряд ли что выскочит.

Я, признаться, с любопытством посмотрел на свои руки.

- Вот никогда так не думал.

- Потому и не думали. У кого такие руки, тот не думает. Незачем.

Мне невольно бросились в глаза его изнеженные руки с тонкими длинными пальцами.

- А вы много думаете? - не совсем тактично спросил я. Однако господин не оскорбился, что говорило о большом миролюбии его характера. - Простите.

- Много, - просто ответил он. - Я Мишель Монтень. Слышали обо мне?

- Да, вы, кажется, мэр какого-то города? - разумеется, я знал о нем.

Монтень помолчал с минуту.

- Да-да, мэр города Бордо, это на Гаронне.

- Я принадлежу тоже к известному роду, - сказал я, чтобы как-то продолжить беседу. Должен признаться, меня ошеломила эта новость - сам Мишель Монтень! Я, конечно, знал о нем все, ценил и ценю его по сию пору гораздо больше всех остальных мыслителей планеты. - Мое имя носит известный род в Англии. Но я не хотел бы сейчас называть себя. Я обещаю вам раскрыть свое имя, когда мы покинем это место. Я слышал, вы родом из купеческой семьи? - поинтересовался я, и опять понял, что поступил нетактично. Мне не всегда хватало французской виртуозности в ведении беседы.

- О, очень дальний, - слегка стушевался Монтень. Ему было немного не по себе и от невольной лжи, и от необходимости вспоминать, что он происходит из купеческой семьи. - Настолько дальний, что быть или не быть членом ее - уже и безразлично.

Чтобы как-то сгладить неловкость, я сказал:

- «Быть или не быть?» - не кажется ли вам, что это прекрасная фраза для трагедии?

- Чтобы быть, надо есть, - заметил Монтень. - Пойдемте перекусим, тут есть одно чудненькое местечко. Блинная! (Федор не выдержал и захохотал. За ним засмеялись все).

- Ваша фраза больше подходит для комедии.

Монтень довольно рассмеялся.

- В комедии подчас больше смысла. Пойдемте! Стоит мне только подумать о вине или еде, как тут же начинает сосать!

За хорошим обедом, мы, как и положено двум умудренным мужам, повели беседу не о еде с выпивкой и связанных с ними гастрите и почечных камнях, а о власти и государстве, монархе и толпе.

- Нет ничего презреннее, нежели мнение толпы, - убежденно заявил он, одобрительно кивая третьей бутылке отменного вина. (Такой же вот, - Федор указал на бутылку перед ним.)

- Да, вещь не постыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа, - согласился я.

- С вами мне нечего опасаться, вы не побежите в Коллегию. Должен вам признаться: я не верю в истинность законов Моисея.

- Тем не менее, мне как-то рукоплескала огромная толпа, - произнес я и понял, что передернул что-то в разговоре. Мне явно не хватало цепкости его ума. - Я имел в виду мое триумфальное возвращение в Лондон.

- Сочувствую вам, - ограничился Монтень скупым замечанием.

После этого на короткое время наш разговор неожиданно принял резкую форму - не из-за каких-то взаимных обид или недоразумений, а из-за разного понимания мира. Ведь когда твердая земля, нужны острые лопаты. Это случилось после очередного моего замечания, которому я не придал особого смысла:

- Мы все гости в этом мире, а ведем себя нагло, как невежественные хозяева, - сказал я. - Мы забыли, а может, и не думали никогда, что у мира хозяин уже есть.

- Он не хозяин, - заметил Монтень. - Он допустил к управлению хозяйством нас, людей.

- Он допустил непоправимую ошибку, - уперся я.

- Поправимую, - усмехнулся Монтень. - Мы же, люди, ее и исправляем.

- Как? Как мы можем исправить то, что не в наших силах?

- В силах человека все. Я убежден в этом. Надо только каждому из нас выбрать образец для подражания. И подражать ему. Тогда не надо будет исправлять ничего.

Мне с детства не нравилось, когда мне ставили в упрек (так мне казалось), что я подражаю кому-то.

- Не знаю, - возразил я, - я никому не подражаю, я подражаю лишь тому, что у меня в душе. Куда душа зовет меня, туда и направляюсь. Что она велит мне делать, то и делаю. И еще ни разу не ошибся ни в направлении, ни в деянии.

- Вы счастливец, в вашей душе Бог, - мне послышалась ирония в его словах.

- Нет, - резко сказал я.

- Знаете что? Хочу вас отвлечь одним замечанием. Как вы думаете, что такое диалог?

- Беседа на равных, как у нас с вами, разве нет?

- Я не о нашей беседе. Я вообще. Мне диалог напоминает два монолога глухих или умалишенных, а еще словесную дуэль, в которой чаще всего вылетает слово «нет». И если «да» - это нападение, то «нет» - скорее защита. Не станем нападать и защищаться. Давайте вложим шпаги в ножны и заключим перемирие.

- Не мир? - мне по-прежнему хотелось предложить что-то более существенное, чем сам Монтень.

- Хотя бы перемирие. Я просто хотел сказать вам о том, что если бы каждый из нас заходил в этот мир осторожно и осторожно шел по нему, боясь уронить статуи тех самых образцов для подражания, и не протягивал руки к тому, что «плохо» лежит, с миром ничего плохого не случилось бы. Когда я утверждаю, что диалог это два монолога глухих, я утверждаю только то, что мы глухи к голосу мира и слышим только самих себя.

«Чем больше скитаешься по свету, тем больше понимаешь, что занимаешься не тем», - подумал я тогда. После этого у нас разговор зашел об оружии, тонкий такой вопрос о том, какая нация предпочитает какой вид оружия и почему.

- Из всех видов оружия я лично предпочитаю меч, - сказал я. - Он будто сделан по моей руке. Не правда ли, есть что-то в том, что у римлян короткие мечи, у турок ятаганы, а у французских дворян шпаги? - вообще-то я и не думал сказать колкость, она выскочила сама собой.

- Вы не лишены наблюдательности, - сухо заметил Монтень. - Французские дворяне рождаются с жалом.

- И даже умирают, - мне, к сожалению, не удалось удержать насмешки.

- У англичан, слышал, еще есть и мушкеты, - довольно язвительно произнес француз.

- Это чтоб поставить в споре точку.

Да-да, именно после этого, обменявшись любезностями, мы поклонились друг другу и расстались до вечера. Странно, что нас сильно волновали такие пустяки. Особенно его...

Федор посмотрел на часы. Чем прелестней вечер, тем быстрее настает ночь. Время приближалось к полуночи.

- О, прошу прощения, - засобирался он. - О том, как проистекала наша встреча с Монтенем, я вам расскажу в следующий раз.

Все с сожалением вздохнули, но возражать не стали, завтра рано вставать. Борис с Ольгой ушли в свою комнату. Изабелла накинула пальто и вышла проводить Федора на улицу.

- Вы где? - послышалось сверху.

- Мы тут, мама! - отозвалась Изабелла.

Какой голос у нее, какой голос! Он весь как «Любовный напиток»!

- Далеко не ходи!

- Мы тут, мы никуда не пойдем, Агнесса Петровна! - крикнул Федор.