Весна в Ялани

И Фёдор громко продолжает что-то говорить, глядя на джип, но среди его тарабарщины разобрать можно лишь несколько понятных русскому слуху слов – им здесь не место.

– Вот ё-моё, – говорит Гриша.

– Я чё-то это… – говорит Коля.

Ельник кругом – мрачный, непроглядный, вершины в небе тёмном скрыты. В грязи джип – по самые двери. Фары выключены, в салоне темно. Сзади его чернеют колеи, спереди – снег блазнит, никем нетронутый.

– Пешком пойдём, – говорит Гриша. – Нестеров Володя завтра вытащит.

– А у него трактор на ходу? – спрашивает Фёдор.

– На ходу, – говорит Коля, проснувшись окончательно.

– Ну, тогда завтра, – говорит Фёдор. – За ночь он, жеребец, не убежит отсюда никуда, застрял по самые…

– Куда он денется, – говорит Гриша.

– Но, – говорит Коля.

Пошли пешком.

Идут. Бредут – снег по щиколотку. Друг за другом – цепью – как гуси. В вожаках – Гриша, замыкающим – Коля. Разговаривают – словом-другим лишь перекидываются – Гриша с Фёдором, Коля молчит.

Не отбеливал бы снег, тут, в густом ельнике, и ничего не разглядел бы. Ладно, что близко.

На тракт выбрались. Ялань на виду – к ней и направились. Огни редкие горят – в окнах. И фонари зажглись – мерцают. Вокруг Ялани ельник древний, рослый – мрачно высится.

Об асфальт ногами дружно постучали – сбили с них грязь и снег – брели пока, так и налипло.

– Пусть только сунутся, попробуют, – говорит Фёдор.

– И тех расколотили, – говорит Гриша, – и любому другому не спустим! – а кулаком грозит при этом почему-то Коле, под самый нос его кулак подставил.

– Но, – говорит Коля.

– Чем пахнет? – спрашивает Гриша.

– Порохом, – отвечает Коля.

– Не порохом, а смертью!.. Страшно?

– Страшно.

– То-то.

В Ялань вступили. Городским краем – шеренгой уже, не нарочно, по нетвёрдости походки, плечом в плечо толкаясь, – прошли.

Стоят теперь на перекрёстке.

– Может, ко мне, ребята, двинем? – спрашивает Гриша. – Есть у меня, и не маленько. Запасся. Выпьем, поговорим. Там хоть тепло. Печку, – говорит, – затоплю. Спать только негде – одна койка. А пол завален барахлом.

– Не-ет, – говорит Фёдор. – Завтра.

– Зря, – говорит Гриша.

– Но, – говорит Коля.

– Пока нам хватит, – говорит Фёдор. – Отметили.

– А мы костёр не затушили? – спрашивает Гриша.

– Вроде затушили, – говорит Фёдор. – Снег кругом же – не опасно.

– Так это я на всякий случай, – говорит Гриша.

– Пожарник, он и на пенсии пожарник, – говорит Фёдор.

– Не пожарник, – говорит Гриша, – а пожарный, – и говорит: – Бывших пожарных не бывает.

– Это верно, – говорит Фёдор.

– Но, – говорит Коля.

– Ну дак, – говорит Гриша.

Пообещав друг другу, что бы ни случилось за ночь в Ялани и во всём мире, утром встретиться, всё же простились.

Пошёл Гриша к себе, запел песню:

Там вдали за рекой засверкали штыки, в небе ясном заря догорала…

Собаки залаяли. Гришины, наверное. И не только. В разных краях отозвались – не дремлют.

– Красноармеец, – говорит Фёдор.

– Но, – говорит Коля.

– А мне куда, Коля, податься? – спрашивает Фёдор. – К тётке Галине-то нельзя?

– Нет, – говорит Коля. – Туда нельзя. Там полный табор.

– Вернуться, в джипе ночевать?..

– Ну, не выдумывай.

– У Гриши тесно.

– Не люди, что ли… Да, там кого – не повернуться.

– Луша, – говорит Фёдор. – Не пустит.

– Одного меня нет, – говорит Коля. – А с тобой – не выгонит.

– Ну, к Луше, что ли?

– К ней. В честь-то уж праздника смирится… Но.

Тучи поредели. Луна показалась. Ялань – как в сказке – осветилась. Ельник от неба резче отделился.

Идут по Линьковскому краю двое. Один мотается из стороны в сторону, петляя по дороге, другой – то вроде ровно зашагает, то вдруг запляшет, запоёт, другой подхватит, но не складно, вразнобой. Сойдутся вместе, остановятся, хлопая друг дружку по спине, вдруг обниматься пылко примутся – не разделить их. Разделяются.

Идут. Долго.

Ворота, слышно, где-то хлопнули.

– У Гриши?

– Скорее всего, что у него.

Всё же не Киев, не Москва – вот уж и к дому приближаются.

Шевелится в окне шторка, озарённая луною, – отодвинулась, задвинулась – не шевелится.

Верный около ворот. К Коле ластится.

– Пёс-барбос, – говорит Фёдор.

– Верный, – говорит Коля.

– Собака, – говорит Фёдор.

– Но, – подтверждает Коля.

Входят в ограду. Ворота, стараясь не шуметь, вдвоём придерживая их, захлопывают, но на засов не закрывают – на случай отступления.

Сажает хозяин кобеля, разговаривая с ним, на цепь. Сидит тот, гремя цепью, возле будки. На людей смотрит.

Поднимаются люди на крыльцо. Стучит один из них робко в дверь.

– Кто там? – тут же доносится из дома.

Коля молчит.

– Это мы! – говорит Фёдор.

Не спрашивают из дому: это кто такие мы, мол? Скрипит одна, избная, дверь, другая скоро открывается – сенная.

Разувшись на крыльце и оставив на нём свою грязную обувь, входят Коля и Фёдор в неосвещённые сени.

Входят и в дом после, не заблудились – дверь избная сообщила.

Забирается Верный в свою будку – устал, набегавшись, – скоро его собачий сон настигнет.

В Ялани тихо – праздник завершился.

И день в июне, который здесь ещё не лето

Девятого мая навалил снег, десятого пролежал, одиннадцатого к вечеру растаял – весна холодная, но всё же не зима. Ветры дули, напирали. При ясной, стылой, солнечной погоде. К июню стихли. Заморочило, с запада тучи нанесло. Зарядили дожди. Сначала, наполнив вешние уже иссякшие ручьи, прошумел ливневый, водянистый, потом потянулись, не прекращаясь ни днём, ни ночью, холодные ситнички. И так неделю. Три дня назад сплошную серую пелену туч разорвало, показалось голубое небо, и кропить землю с него перестало.

Вчера Коля сходил в лес, в согру, к Пещанке, нарвал полный рюкзак молодой черемши. Сегодня Луша – поднялись они рано – стала отправлять Колю в город: продать на базаре черемшу и поискать какую-нибудь работёнку – срубить кому-нибудь баню, поставить сарай, украсить резьбой карниз, наличники или ворота – умелец Коля.

Или уж ну оформиться по безработице.

Дала Луша ему на билет, в одну сторону, денег, два куска баранины для троюродного брата Коли да для своей двоюродной сестры Натальи Мерзляковой, бывшей жены Фёдора Каримовича, наказала, чтобы постригся там, оброс опять, мол, – Коля на утреннем автобусе подался в город.

Приехав, Коля занёс Лушиной сестре гостинец, после направился к брату.

Не получилось бы у Коли с торговлей, не торговцы, и не осмелился бы он пойти на базар, людям в глаза смотреть, съестной товар кому-то предлагать, навязывать – продал свежую черемшу своим соседям его брат.

Купили они две бутылки водки, посидели за тихими разговорами в холостяцкой квартире брата до следующего утра. Была у брата и жена когда-то, да умерла. От рака. Брат бездетный.

Хозяин отправился на работу – слесарит в каком-то гараже – тоже мастер на все руки. А гость, пообещав, что к вечеру вернётся ночевать, пошёл искать любую работёнку. По безработице, конечно, он не будет оформляться:

Стыдно.

Весь день на ногах – и без пользы. На строительстве – таджики. Вместо наличников – пластиковые окна. Срубы готовые для бань.

Голова болит с похмелья – на поправку денег нет.

Посидел на берегу Ислени. На камне. Пространством повосхищался. Богом. О русских первопроходцах, предках своих, подумал – погордился. За себя постыдился – будто их, предков своих, в чём-то предал.

Падает Ислень широкой полосой прямо на север – обрывается. Позднее солнце в Ислень закатилось – как рубин, в ней утонуло, – и река горит теперь будто – алеет.

Ночь. Белая. Улицы города пустые.

Направился Коля к месту, где был захоронен Голублев Иван, – поговорить с Серёгой захотелось.