Весна в Ялани

– А гаишники? – спрашивает Гриша.

– А чё гаишники? – говорит Фёдор.

– Понятно, – говорит Гриша.

– Тоже люди, – говорит Фёдор. – Дети есть у них, покушать просят.

– Кормилец, – говорит Коля.

– Кормилец, – говорит Фёдор. – Да и давно уже не останавливают.

– Честь отдают, когда мимо поста их проезжаешь, – говорит Гриша.

– Вроде того, – говорит Фёдор.

– Я чё-то это… Пойду, – говорит Коля. Встал со скамейки. Добрёл до сосны. Сел под неё, спиной к комлю привалился. Глаза закрыл и тут же задремал – так утомился.

Тучи наползли. Словно раскормленные – тучные, как библейские коровы. Сиренево-свинцовые. Лес задевают будто – грузные. Теперь нагнало их уже не с севера – с северо-запада. Солнце вечернее закрыли – не просвечивает. Ветер спустился ещё ниже, напирает, вершины сосен уже треплет, срывает шишки с них – шлёпают шишки по земле, как град по крыше.

Одна из них, угодив в козырёк кепки, и Колю разбудила. Понял, в чём дело или нет, проснулся Коля, смотрит, слышит:

Гриша лежит, где и лежал. Фёдор сидит, где и сидел. Кемь шумит внизу, под яром, как и шумела. В старице дальней коростель запел заунывно. Трещит отрывисто и звонко щёлкает что-то смолистое в костре – пихтовый сук или еловый – разлетаются во все стороны от костра, как от петарды, искры.

Ну, это чё же…

– Вот, ё-моё, – заворочавшись с боку на бок и оглядывая себя, говорит Гриша. – Не загореться бы, а то поджарюсь. Зря положил…

– Пока не пахнет, значит, не горишь, – успокаивает его Фёдор.

– Да не хотелось бы… так, преждевременно сгореть-то… Нет ни берёзы близко, ни осины, – говорит Гриша. – Те бы не пыхали, как эти.

– Зато красиво.

– Это – да.

– Как на параде… фейерверки.

– Отправил, Гриша, на курорт её, в тёплые страны. Надоела, – говорит Фёдор, нарезая колбасу. – Конина, что ли?.. Может, надеюсь вот, что не вернётся… Одни лишь бабки на уме… Мои, конечно. Как на работу – в магазин, дня не пропустит. Обнаглела. Всё только шмотки, шмотки, шмотки. Ну и пожрать – губа не дура… И жрать-то так, чтоб не толстеть…

– Ну, это сложно.

– С ней говорить-то, Гриша, больше не о чем, всё о покупках, о диетах. По миру пустит… сикельдя!

– А чё женился?

– Бес попутал!

– Тебя, татарина, и бес попутал?

– А он, Гриша, паспорт и национальность не спрашивает, он сразу в печень: шмяк тебе слева – и готов. Роди, говорю, мне наследника. А она: Федя, какой ещё наследник!.. Пожить, мол, надо. Ещё успеем, заведём… Ну. Когда сдохну. С другим каким-нибудь, найдёт себе моложе, заведёт, а мне воспитывай… Сердце – как тряпка – истрепалось. Не веришь? – спрашивает. – А?

– Да верю, верю, почему не верю, – говорит Гриша, но не на Фёдора глядит, а на костёр. – Чё тут такого-то, чтобы не верить? Дело обычное.

– Ну, не скажи. Это тогда, наверное, когда касается кого-нибудь другого, не тебя.

А из машины:

Он вчера не вернулся из боя…

– Высоцкий, – Коля говорит.

– Спи, спи, – говорит ему Фёдор.

– Простынешь, – говорит Гриша. – Шёл бы к костру вот – здесь теплее.

– Да я тут это… ладно мне.

Уснул Коля. Проснулся, слышит:

Плачет Фёдор. Говорит, всхлипывая:

– К отцу на кладбище заехал. Выпил там за него, фронтовика. Поговорил с ним. Ёлки-палки, мать честная…

– Ну а как? – говорит Гриша, шевеля прутом в костре угли. – Естественно.

– Я чё-то это… – говорит Коля.

– Смотри-ка ты, опять проснулся, – говорит Фёдор.

– Шёл бы сюда, ещё примёрзнешь, – говорит Гриша. – Кто тебя будет отдирать?

Смеркаться начало. Ветер унялся. Снег повалил, и уже гуще: Камень за ним не стал проглядывать.

Задремал Коля, спрятав, чтобы не зябли, руки в карманы пиджака и подбородком в грудь себе уткнувшись. Съехала кепка на глаза – в нос козырьком Коле упёрлась.

Прибежал Верный, виляя хвостом, покрутился возле спящего хозяина, обнюхал, что следует, обстановку изучил и убежал опять куда-то. Залаял где-то.

Шум непривычный Колю разбудил. Кепку поднял, глаза открыл он – смотрит.

У костра стоит, возвышаясь, как дерево, Гриша – сучьев принёс, в костёр, ломая об колено их, подкладывает. На скамейке, перед заставленным банками, стаканами и заваленным продуктами обширным, как стол, пнём, сидят Рая и Фёдор. Пустое место между ними – расстояние. Рая в том же, в чём и днём была одета, – в розовой мохеровой шапке и вишнёвом пуховике, – выделяется среди мужчин, одетых в тёмное. На коротком, но толстом бревне – кто-то его откуда-то за это время притащил, – с другой стороны стола-пня, – Электрик и Флакон. Оба в ватных телогрейках. Электрик в серой разношенной шерстяной вязаной шапочке, с прилипшими к ней опилками – дрова пилил, наверное, недавно, – едва глаза не закрывающей, Флакон в облезлой кроличьей ушанке. Похож он, Флакон, чем-то на заблудившегося во времени бойца из отряда национального башкирского героя Салавата Юлаева. В Ялань попал вот только как? И они, Электрик и Флакон, на бревне особо не теснятся – между ними можно усадить ещё кого-нибудь. Свет от огня у всех на лицах.

Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые…

Рая смеётся весело и говорит:

– Фёдор Каримович, дай денег в долг.

– С какой стати? – говорит Фёдор Каримович. – Самой надо зарабатывать, не остарела. Вон ещё баба хоть куда! Вставь только зубы – и на выставку.

– Вот это верно. Как кобылу, – говорит Электрик. – На ней хоть чё можно возить – упрёт, не п….т.

– Молчи в тряпочку, – говорит Рая. – Умник нашёлся. И выражения-то выбирай – не дома. С людьми приличными общаешься.

– Дома бы были, я бы выбрал, – говорит Электрик.

– Гы-гу, – Флакон так отозвался. Голову в плечи утянул, глаза – как щелки. Сидит, как филин, затаился.

– Дашь деньги – вставлю! Золотые. Я верну, Фёдор Каримович! Я ведь такая, – говорит Рая – как будто очередь из пулемёта выпалила – не сказала. Выпить и закусить никак не уловчится – держит уже несколько минут на весу в одной руке ломоть ветчины, в другой – белый пластмассовый стакан, но донести до рта его никак не удаётся ей – от смеха. Ногой за чурку зацепилась, другой упёрлась туго в пень – чтоб со скамейки не свалиться. – Я обязательная, – говорит.

– Когда вернёшь?! – спрашивает Фёдор Каримович. И говорит: – Выпей уж, что ли, не маячь.

– На том свете! – говорит Рая. – Я выпью, выпью.

– Вот уж где дура-то так дура! – говорит Электрик.

– Сам такой! – говорит Рая.

– А там они откуда у тебя возьмутся?! – спрашивает Фёдор Каримович. – Где ты там денег-то найдёшь? Что всё смеёшься?

– Да она дура!

– И мне они там, может, не понадобятся.

– Фёдор Каримович, найду!

– Ну, помолчала бы немного!

– Гы-гу.

– Получишь ссуду, что ли, в банке?! Да?.. Ты вон и тут-то не работаешь, – говорит Фёдор Каримович. – А там тебя и вовсе не заставишь… Кто тебе выдаст, хоть и под проценты?

– У кого здесь что есть, там того не будет, – говорит Рая. – А у кого здесь чего нет, то будет там, Фёдор Каримович.

– Да ну?! – говорит Фёдор Каримович.

– Закон такой! – говорит Рая.

– Сучка! – говорит Электрик.

– Гы-гу, – говорит Флакон.

– Кто такой закон придумал?

– Высшие Силы.

– Пасть заткни.

– Сколько тебе? – спрашивает Фёдор Каримович.

– Пятнадцать, – говорит Рая.

– Чего?

– Рублей.

– Я думал, тысяч… Ладно, пятнадцать тебе дам. А почему только пятнадцать?

– Спирт, – говорит Гриша, – у Колотуя столько стоит. Полбутылки.

– А, ну понятно. Дам тебе тридцать. На бутылку.

Выпила Рая. Передёрнулась. И ветчиной стала занюхивать. Опять смеётся, рот закрывая ветчиной.

– Как она там тебе вернёт? Не вернёт, – говорит Гриша. – Ты на другом же свете будешь – на татарском. Не давай.

– По электронной почте перешлю!

– Вот уж дура-то так дура!

Задремал Коля. Теперь от холода проснулся. Встал. Трясётся, как Каин. К костру приблизился, на корточки присел к нему – отогревается.