Невероятное паломничество Гарольда Фрая

Когда наконец позвонил Гарольд, она все больше молчала и слушала его. «Боже!» — время от времени бормотала она. Или: «Подумать только!» Он пересказывал ей, где ему довелось ночевать: в дровяных сараях, бытовках, шалашах, на крытых автобусных остановках и в амбарах. Его речь выстреливала из трубки с таким напором, что Морин чувствовала себя древней старухой.

— Я внимательно слежу, чтобы ничего не порушить. И я ни разу не взломал ни одного замка, — похвастался Гарольд.

Он знал названия всех придорожных растений и их применение. Он даже несколько перечислил, но Морин ни одного не запомнила. Теперь, по его словам, он учился ориентироваться в природных условиях. Гарольд описывал встреченных им людей и то, как они угощали его или чинили ему обувь — даже наркоманы, пьяницы и бродяги.

— Если остановиться и выслушать человека, Морин, увидишь, что не так он и страшен.

У него, судя по всему, находилось время на каждого из них. Он настолько обескураживал ее, этот одинокий путешественник, расположенный знакомиться с каждым встречным и поперечным, что Морин отвечала ему с принужденным оживлением, выражая сочувствие по поводу мозолей на его ногах или непогоды. И ни разу не сказала: «Гарольд, я была к тебе несправедлива». Не призналась ему, как хорошо им было вместе в Истборне и что она теперь жалеет, что не согласилась завести собаку. Тем более не спросила его: «Неужели теперь слишком поздно?» Но, слушая его, она беспрестанно думала обо всех этих вещах.

После беседы с мужем Морин долго сидела в холодном свете луны и прорыдала, наверное, не один час, как будто лишь одинокая луна могла сокрушаться вместе с ней. Ей даже не хотелось разговаривать с Дэвидом.

Морин смотрела на уличные фонари, рассеивавшие тьму над Кингсбриджем. В этом уютном спящем мирке ей не находилось места: Морин не покидали мысли о Рексе, до сих пор мертвой хваткой державшемся за Элизабет.

21. Гарольд и последователь

Гарольда кто-то преследовал — он ощущал это спиной. Он ускорил шаг, но человек, шедший вслед за ним по обочине, сделал то же самое, и, хотя держался пока на приличном расстоянии и не показывался Гарольду на глаза, но вскоре, вероятно, собирался нагнать его. Напрасно Гарольд выискивал взглядом на дороге других пешеходов — нигде не было ни души. Он быстро обернулся — среди желтых рапсовых полей вдаль до самого горизонта убегала лента асфальта, нагретая полуденной жарой и мерцающая на солнце. Машины возникали из ниоткуда и тут же пропадали из виду; даже водителей Гарольд не успевал разглядеть. Но ни по дороге, ни по обочинам никто за ним не шел.

Тем не менее ощущение, что сзади кто-то неотступно следует за ним, не пропадало, а превратилось в уверенность и засело в затылке, отчего волоски на нем встали дыбом. Не прекращая ходьбы, Гарольд дождался промежутка в потоке машин и стремглав бросился на другую сторону шоссе, перебегая его под углом и скашивая взгляд налево. Он никого не заметил, однако через несколько минут уже знал, что его преследователь тоже пересек шоссе. Гарольд снова пошел быстрее, пока не начал задыхаться и не почувствовал сильное сердцебиение. Пот тек с него ручьями.

Он шагал еще с полчаса, то и дело останавливаясь, оборачиваясь и по-прежнему никого не обнаруживая, но твердо зная, что он не один. Только раз, оглянувшись, Гарольд заметил в низком кусточке какое-то шевеление, хотя день стоял безветренный. Впервые за несколько недель он пожалел, что не взял с собой мобильник. В ту ночь Гарольд нашел себе приют в незапертой бытовке, но лежал в своем спальнике тихо-тихо, прислушиваясь к человеку, который — Гарольд нутром чуял — поджидает его снаружи.

На следующее утро, неуклонно двигаясь из Барнсли к северу по шоссе А-61, Гарольд услыхал, как кто-то окликнул его с другой стороны дороги. Между машинами лавировал худощавый юнец в зеркальных очках и бейсболке. Задыхаясь и тараторя, он сообщил Гарольду, что хочет примкнуть к нему. Его скулы были похожи на карандаши. Юнца звали Уилф. Гарольд свел брови. «Уилф», — повторил юноша. И еще раз: «Уилф». Он выглядел недокормышем с виду лет двадцати и был обут в кроссовки с зелеными флуоресцентными шнурками.

— Я тоже стану пилигримом, мистер Фрай. И тоже буду спасать Куини Хеннесси. — Паренек показал, держа на весу, спортивную сумку — явно новую, как и его кроссовки. — У меня и спальник есть, и все, что нужно.

Он разговаривал, как Дэвид. У него даже руки дрожали точно так же.

Гарольд не успел ничего возразить, как парень уже пристроился рядом и, приноравливаясь к его шагам, принялся нервно трещать без умолку. Гарольд пытался вслушиваться, но стоило ему взглянуть на Уилфа, как он находил в нем все новые напоминания о сыне. Обгрызенные до мяса ногти. Манера глотать слова, как будто они не предназначались для чужих ушей.

— Я видел ваше фото в газете. И тогда я попросил дать мне знак. Я сказал: «Господи, если я должен идти к мистеру Фраю, подай мне знак!» И знаете, что Он сделал?

— Не знаю.

Рядом притормозил фургон. Водитель выставил в окно мобильник, видимо, чтобы сфотографировать Гарольда.

— Он послал мне голубку!

— Кого?

Фургон поехал дальше.

— Ну, может, и голубя. Но главное, это был знак! Господь милостив. Просите у него указать вам путь, мистер Фрай, и Он укажет!

Услышав, как Уилф произносит его имя, Гарольд впал в еще большее смятение: похоже, будто юноша знал о нем что-то этакое или имел какие-то неведомые притязания на его счет. Они все шли по заросшей травой обочине, хотя иногда она сужалась настолько, что идти рядом становилось невозможно. Уилф не поспевал за Гарольдом и иногда пускался боком в легкий галоп.

— А я и не знал, что у вас есть собака.

— Нет у меня собаки.

У Уилфа озадаченно вытянулось лицо. Он оглянулся.

— А эта тогда чья?

Он оказался прав: через дорогу от них остановилась передохнуть собачонка и, свесив на сторону язык, смотрела куда-то в небо. Собачка была маленькая, цвета палой листвы, с жесткой, словно щетка, шерстью. Она, судя по всему, и просидела всю ночь у бытовки.

— Мне эта собака незнакома, — сказал Гарольд.

Он двинулся дальше, за ним, чтобы не отстать, поскакал Уилф, краем глаза Гарольд заметил, что и собачонка перебежала дорогу и потрусила вслед за ними. Стоило Гарольду остановиться и оглянуться, псина, понурившись, жалась к кустам изгороди, словно убеждая, что ее здесь нет или что она совсем не то, чем кажется. Изваяние собачки, например.

— Уходи отсюда! — крикнул ей Гарольд. — Иди домой!

Собачка склонила голову набок, словно услышала нечто занимательное. Затем подбежала к Гарольду и аккуратно положила у самой его ноги камешек.

— Может, у нее нет дома? — предположил Уилф.

— Ерунда, есть у нее дом.

— Ну, может, ей дома плохо. Может, ее там бьют и все такое. Бывает же… И ошейника нет.

Собачка подобрала камешек и положила его у другой ноги Гарольда. Присела и терпеливо воззрилась на него, не мигая и не шевелясь. На горизонте темнели вересковые пустоши Скалистого края.

— Недосуг мне обзаводиться собаками. У меня нет корма. И я иду в Берик по автострадам. Тут слишком опасно. Иди, собака, домой!

Они попытались обмануть ее, закинув камень далеко в поле и спрятавшись за кустами, но собака принесла камень и села у изгороди, повиливая хвостом.

— Вся фишка в том, — шепнул Уилф, — что вы ей чем-то понравились, я так прикидываю. Она хочет идти с нами.

Они выбрались из укрытия и продолжили путь. Собака, уже не скрываясь, потрусила у ног Гарольда. Идти дальше по трассе А-61 показалось Гарольду небезопасно. Он выбрал обходную и более спокойную В-6132, но продвигались они медленно: Уилф то и дело останавливался, снимал кроссовки и вытряхивал. Они одолели только милю.

Гарольда неимоверно удивило, когда какая-то женщина, срезавшая в палисаднике отцветшие розы, вдруг узнала его.

— Вы и есть пилигрим, верно? — спросила она. — Должна вам признаться, ваша затея просто потрясающа!