Видит Бог

Когда я в ту волшебную ночь набрался храбрости, чтобы осторожно упомянуть о фантастическом эпизоде с пророками, про который все мы столько слышали, Саул бросил на меня косой взгляд.

— Я и поныне не понимаю, что на меня тогда накатило. — Он горестно покачал головой, с сокрушением подтверждая, что разговоры насчет эпилептических припадков религиозности, коим он был подвержен, не лишены оснований. — До того со мной ничего подобного не случалось.

После того случилось еще разок, когда он, точно обезумелый, гонялся за мной и едва не поймал меня в Навафе, что в Раме, куда я бежал с Самуилом, в последнюю минуту выскочив из окна моей спальни и оставшись, по выражению Иова, только с кожей около зубов моих. Дальнейшее выглядело чудом. Именно в тот миг, когда мы распрощались со всякой надеждой ускользнуть от Саула, на него вдруг снова напала неодолимая тяга пророчествовать. И снял он одежды свои, и весь тот день и всю ночь провалялся, голый и беспамятный. Спятил? Это уж вы мне скажите. Очнувшись поутру, он обнаружил, что решимость его ослабла, и, поджав хвост, возвратился в дом свой в Гиве, дабы попытаться проникнуть мыслью в загадку религиозного экстаза, который одолел его, лишив всяких надежд. Фрейд со товарищи могли бы растолковать это валяние в обмороке да еще голышом — и скорее всего наврали бы.

Как и предрек Самуил при первом их знакомстве столь страшившемуся будущего Саулу, он, Саул, встретил сонм пророков, сходивших с высоты, и пред ними псалтирь, и тимпан, и свирель, и гусли. И как велел ему Самуил, Саул стал пророчествовать с ними, и нашел на него Дух Господень, и он сделался иным человеком.

— А что со мною после того приключилось, я, по правде, и сказать не могу.

Когда он снова начал соображать, что к чему, то обнаружил себя лежащим у подножья холма в окружении небольшой толпы зевак, привлеченных необычайным зрелищем. Он чувствовал себя униженным и не вполне понимал, в какую сторону ему теперь идти.

— Это самое страшное воспоминание за всю мою жизнь.

Лишь по издевательским замечаниям глазевших на него людей и смог он восстановить случившееся и узнать, что изображал за компанию с фанатическими энтузиастами дервиша, орал мантры, распевал про Хари Кришну, содрал с себя одежды, и скатился со всей честной компанией по склону холма, и валялся, точно сор, в пыли, пуская изо рта пену и судорожно дергаясь в оргиастическом остервенении.

— Подбородок мой был еще мокр от слюны. Я не понимал, куда мне идти, чтобы отыскать плащ мой и прикрыть наготу. В жизни не было мне так стыдно.

Разумеется, соседи, с трудом поверившие глазам своим, изумились, увидев Саула в таком состоянии, однако признали в нем сына Кисова. И уж совсем он расстроился, услышав, как соседи вполголоса перебрасываются насмешливой фразочкой, сама легкость повторения которой способна преобразить случайно прозвучавшие в разговоре слова в надоедливую поговорку.

— Неужели и Саул во пророках? — слышал он столько раз, что и сосчитать невозможно.

— Ну и что? Во пророках, так во пророках.

— Разве не может быть Саул во пророках?

— Саул не может быть во пророках?

— Да куда этому Саулу во пророки?

— Иди сам посмотри.

— Таки я собственными глазами видел Саула во пророках.

Удивительно ли, что столь многие не пожелали потом признать Саула, сына Кисова, царем?

— А у меня и без того забот хватало. В конце концов, я был всего лишь сыном Киса, из вениамитян, одного из меньших колен Израилевых, и племя мое было малейшим между всеми племенами колена Вениаминова. Что я знал об управлении, о религии, о военном деле?

Грязные дети Вааловы, так назвал Самуил людей, которые отвергли Саула, потому что не видели, как может спасти их такой человек. Они презрели Саула и не поднесли ему даров, а Самуил ушел домой в Гиву и сидел там тише воды, ниже травы, пока аммонитяне не пришли и не встали лагерем под Иависом Галаадским.

— Это и стало моим шансом, — сказал Саул.

— Как Голиаф — моим, — не удержался, чтобы не напомнить, я.

Саул продолжал, не удостоив меня мимолетной благодарности, на которую я набивался:

— Наас Аммонитянин вышел из пустыни и осадил город, и все жители Иависа готовы были сдаться и служить ему и молили о мире. В качестве условия заключения мира Наас пожелал выколоть каждому из них правый глаз. Требование, на мой взгляд, не столь уж и непосильное.

— Да, я тоже увидел в нем признак слабости, — согласился Саул. — Вот я и взял пару волов, и рассек их на части, и послал во все пределы Израильские чрез послов, объявляя, что так будет поступлено с волами того, кто не пойдет вслед меня и Самуила.

Лично мне его поступок представляется скорее удачным драматическим ходом, нежели серьезной угрозой, и однако же страх Господень напал на людей, и выступили все, как один человек. Разделив народ свой на три отряда, Саул вторгся в середину стана во время утренней стражи и разил аммонитян до дневного зноя. И уцелевшие рассеялись так, что не осталось из них двоих вместе. Славная была победа.

— Когда я рос в Вифлееме, — застенчиво признался я, — мы часто играли в войну и больше всего любили играть в Саула, поражающего Нааса под Иависом Галаадским. Особенно нравилось нам рассекать волов на части.

— И какую же роль играл ты? — быстро спросил Саул, уставясь на меня цепким взглядом.

Меня пронизала мгновенная дрожь.

— Изображать врага никто из нас не хотел.

— А тебя никогда не посещало желание сыграть одного из волов? — Как ни странно, он не шутил.

— Каждый из нас стремился сыграть роль царя.

— Ты и поныне стремишься к ней?

Тут уж в воздухе безошибочно запахло опасностью.

— Каждый из нас хотел играть роль героя, господин мой, — ответил я со всей тактичностью, какую смог изобразить. — Нашего героя Саула, великого человека, которого весь народ поставил царем пред Господом в Галгале, потому что он собрал армию и спас Иавис, и весь народ радовался пред ним радостью великой.

Лесть моя обезоружила Саула, я увидел, как смягчаются его черты, как исчезают признаки настороженности. А после, снова принялся рассказывать он, все у него пошло под откос. Внушительную победу над филистимлянами, одержанную им при Михмасе, омрачила ссора с Самуилом по поводу жертвоприношения и упорное сопротивление, которое оказали ему после битвы слуги его, не позволившие, чтобы и волос пал с головы Ионафана на землю, между тем как Саул желал его смерти. Успех в сражении с амаликитянами привел ко второй ссоре с Самуилом и к окончательному разрыву их отношений.

— А что я должен был делать, когда Самуил не явился перед битвой в Михмас, чтобы принести жертвы? — громко вопросил Саул, сызнова охваченный недоумением, коего ему так и не удалось для себя прояснить. — Кто тут повинен — я или он? Он запаздывал, а воины мои вострепетали, видя, как филистимляне возрастают в числе. Ударь мы сразу, мы бы легко опрокинули их. А Самуила все не было. Я пришел туда с армией, рвавшейся в бой, и вот, ей пришлось смотреть, как филистимлян собирается все больше и больше, с колесницами и наездниками, так что скоро стало казаться, будто их там, что песка на морском берегу. Самуила же не было и не было. Когда народ Израиля понял, как он стеснен, он, натурально, расстроился и начал разбегаться от меня и укрываться в пещерах, и в ущельях, и между скалами, и в башнях, и во рвах. А некоторые из моих евреев переправились за Иордан в страну Гадову и Галаадскую. Мы же не имеем права сражаться, пока не вознесем к Господу мольбы в виде всесожжений. А без Самуила мы жертв принести не могли. Но Самуила все не было, не было, не было. Когда семь назначенных им дней миновали, а он так и не появился, я в конце концов сам вознес всесожжения. И стоило мне закончить, глядь, Самуил уже тут как тут. И он сказал мне, что худо поступил я и что теперь не устоять царствованию моему; теперь Господь найдет Себе мужа по сердцу Своему и повелит ему быть вождем народа моего вместо меня. «Так быстро? — воскликнул я. — Еще и жертва всесожжения не остыла!» А Самуил ответил: «Да ведь Он и мир сотворил всего за семь дней».