Вратарь Республики

Сумрак окутывал Настю. В комнате было уютно.

— Вы с Антоном идете сегодня, да? — спросила Настя.

— Да.

— Посидите немножко со мной… Вы не очень спешите?

— Нет, пожалуйста.

Карасик взял стул, приставил его к дивану.

— Карасик, — сказала Настя, — вы славный. У вас душа хорошая…

Карасик вздохнул так, что даже стул сочувственно скрипнул под ним.

— Да, — сказал Карасик, — девушки всегда говорят, что у меня чэдная душа, и тут же признаются, что они любят моих приятелей. Всю жизнь так…

— Ну, Карасик, милый, вы не обижайтесь! Ну, значит, мы такие дряни — любим не того, кого надо… Неладно у меня с Тошкой… Вы, наверное, сами заметили?

— Да, кое-что заметил.

— Вы знаете, что-то в нем появилось… я сама не знаю. Какая-то налипь неприятная. Что это за компания там — Дима и прочие?

Карасик махнул рукой.

— Тошка ведь чудный парень! — воскликнул он. — Закваска у него замечательная, а вот противоядие еще не выработалось.

— Правда, он ужасно славный? — обрадовалась Настя.

— А биография какая!

Они долго и озабоченно говорили об Антоне, как родители о сыне, который отбился от рук, наловил плохих отметок в школе. Настя ничего не сказала о ночной сцене на озере. Она не могла бы объяснить, почему все так глупо вышло. Было что-то самонадеянное тогда в уверенных руках Антона. И все в ней возмутилось. Если бы только он понял это…

Карасик посмотрел на часы, спохватился, что давно пора идти.

— Вам обязательно надо? — спросила Настя. — Обязательно? А то посидите еще…

Идти совсем не хотелось. Но где найти нужный повод, чтобы не пойти? А если остаться просто так, она опять увидит, что Карасик неизлечим, скажет потом: вот она, интеллигентская неустойчивость, чуть поманила — он уже изменил решение, про все забыл и остался. И он пошел. Уже на лестнице он стал ругать себя. Какого лешего! Куда он идет? Надо было непременно остаться. Девушка, видно, мучится. Нехорошо ее оставлять одну. И она так славно говорила об Антоне. Но теперь уже нельзя было вернуться, не было решительно никаких видимых оснований для этого. Он вышел на улицу.

Оставшись одна, Настя спустила ноги с дивана, нашарила мягкие туфли, подошла к окну. Стоял пасмурный вечер. Город в легком тумане был близорук и аморфен. Ей стало очень одиноко.

И вдруг слезы хлынули у нее из глаз. Крупные, тяжелые, скатывались они вниз. Она стояла, перегнувшись у окна, поникнув над синим провалом улицы, злилась на свои слезы, а они лились еще пуще.

Карасик вышел из подъезда. Вечер обдал его сыростью. Он остановился, протянул руку, посмотрел на небо. Начинало моросить. Это был законный и отличный повод. Через минуту Карасик вбегал к Насте.

— Накрапывает, — сказал он, бросая шляпу на этажерку. — Я останусь, пожалуй.

…Вечеринка у Токарцевых удалась на славу. Индейка не подгорела. Пироги были высокие. Водка отлично настоялась на апельсиновых корках. Мария Дементьевна сияла, несмотря на то что сбилась с ног в хлопотах. Героем дня должен был быть Антон. Так это было задумано. Приглашали не только на день рождения Лады, но и «на Кандидова». Мария Дементьевна любила на своих раутах блеснуть чем-нибудь из ряда вон выходящим. Знаменитый футболист, да еще бывший волжский богатырь — этим мало кто мог угостить.

Антон по неопытности явился раньше всех. Никого еще не было. Даже Лада еще не вернулась из парикмахерской. Но Мария Дементьевна встретила его очень мило. Из-под ног профессорши выползла Бибишка — маленький мохнатый крысолов. Длинная и ровная от хвоста до заросшего носа, собачонка походила на прочищалку для ламповых стекол. Бибишка с урчанием обнюхала огромные ноги гостя, но, почувствовав расположение к нему хозяйки, смирилась.

Антон и Мария Дементьевна пошли в гостиную. Они уселись на диван, и опытная Мария Дементьевна повела беседу. Она говорила о футболе.

— О, я ужасная болельщица! — говорила Мария Дементьевна.

Она вспомнила Волгу.

— О, я ужасная волжанка! — восклицала Мария Дементьевна. — Мы ездили на пароходе до Астрахани.

Бибишка время от времени портила воздух. Мария Дементьевна тотчас бросала Антону на колени спички: «Жгите скорее, жгите!» Или сама водила вокруг себя желтым огоньком.

— Ну, мы вас поэксплуатируем, — сказала Мария Дементьевна.

Антону нравилось, что она обращается с ним совсем запросто, как со своим. Он охотно откупоривал бутылки, вертел мороженое, отодвигал рояль, раздвигал стол, таскал лед из погреба.

Старая домработница Липа не могла нахвалиться им:

— Вот так помощничка бог послал! Ай да кухольный мужик! Смотрите не замарайтесь.

И чистила ему пиджак щеткой.

Вскоре пришла Лада. Она побежала одеваться и появилась в гостиной розовая и ослепительная. Потом в передней раздался звонок. Все засуетились, забегали, хватая со стульев, с подоконников оставшиеся обертки, мятую бумагу, свернутые бечевки. В одно мгновение все пришло в порядок, как на сцене после третьего звонка.

Липа побежала открывать.

— О, Олимпиада, когда же вы станете Спартакиадой! — услышал Антон голос Димочки, как всегда дразнившего Липу излюбленной своей остротой.

И в гостиную влетел «великий арап» с цуг-флейтой под мышкой, с букетом и свертками. Одной рукой он потрясал флексатон. Бузиновые шарики бились о гибкую сталь, и инструмент издавал печальный, рыдающий свист. За Димочкой с цветами, коробками, патефонными пластинками ввалились Цветочкин, Ласмин. Пошли поздравления, приветствия. Димочка подарил новорожденной соску. Он нажал на резиновый шарик — и соска запищала. Все ужасно хохотали. Димочка опять с чем-то приставал к Липе. Липа отмахивалась.

Опять зазвонили — пришел профессор Мегалов, старый друг Марии Дементьевны. Это был жирногубый круглый человек с редкими и гладкими прядями, зачесанными сбоку наперед, словно приклеенными к лысине. Профессор состоял при высокой особе в пенсне. У дамы был снисходительный взгляд, говоривший как будто: «Да, это мой муж, а я его жена, но что из этого?» Звонки теперь следовали один за другим. Влетали нарядные девушки, входили корректные молодые люди. Поздоровавшись с Марией Дементьевной, поздравив или поцеловав Ладу, все начинали что-то искать глазами по комнате и останавливались на Антоне.

— Это он? — спрашивали шепотом Марию Дементьевну.

— Он, он!

Всех знакомили с Антоном. Мегалов осторожненько протянул ему пухлую руку и вопросительно скосил глаза на Марию Дементьевну подобно тому, как, гладя большого дога, озираются на его хозяина: как, ничего, не цапнет?..

— А-а, очень, очень рад! — сказал Мегалов. — Как же, как же! Слышал о вас столько, в газетах читал…

Профессорша ничего не сказала. Все окружили Антона, расспрашивали его. Антон, польщенный, конфузясь и беспомощно оглядываясь на Цветочкина, что-то объяснял касательно футбола.

— А вы, значит, в воротах и этак ногами, ногами? — спрашивал Мегалов и лягал воздух толстой своей ножкой.

— Какой мяч, зависит. Руками, в общем, надежнее.

— Боже мой! — всплеснула руками Мария Дементьевна. — Ксенофонт Сергеевич, неужели вы не знаете правил? Голькипэр (она так произносила — «голькипэр») имеет право руками… Неужели вы никогда не были на футболе? Вы знаете, все правительство туда ездит.

— С тобой разве выберешься куда-нибудь? — басом сказала жена Мегалова, поправляя пенсне.

Но тут же она, уязвленная познаниями Токарцевой, пробормотала что-то о грубости интересов современной молодежи…

Антон разразился целой лекцией.

— А балет? — говорил он. — Тоже, в общем, ногами, тоже ножная техника, а считается искусством. А где такие сборы, как у нас? Восемьдесят тысяч зрителей! А расширьте стадион — все сто будут…

Мария Дементьевна умело вмешалась в спор:

— Закусим немножко… Прошу вас закусить.

Сперва гости сделали вид, что это приглашение их совершенно не интересует, — дескать, не в этом суть.

— Ну что же, господа… Ой, боже мой, пардон, ха-ха… граждане, прошу вас!