Дьявол носит «Прада»

– Мы со Стюартом начали узнавать друг друга, верно, Стю? – Она повернулась и озадаченно уставилась на пустое место рядом с собой.

– Стюарту надо бежать, Лил. Ну давай, пойдем отсюда.

Я набросила на нее дешевое зелененькое пальтишко и рывком поставила ее на ноги. Сначала она пошатывалась, но потом все же обрела равновесие. На улице было морозно, и я надеялась, что она протрезвеет.

– Мне нехорошо, – пробормотала она.

– Я знаю, милая, я знаю. Мы возьмем такси и поедем к тебе домой, ладно? Как думаешь, ты сможешь ехать?

Она кивнула, потом согнулась пополам, и ее вырвало. Вырвало прямо на ботинки, брызги попали и на брюки. На мгновение я представила себе, что было бы, если бы девушки из «Подиума» увидели сейчас мою лучшую подругу.

Я усадила ее в оконный проем, где, судя по всему, не было сигнализации, и приказала сидеть смирно. Напротив, через улицу, был круглосуточный бар, а этой девушке явно надо было выпить воды. Когда я вернулась, оказалось, что ее снова вырвало – на этот раз прямо на пальто. В ее глазах застыло отсутствующее выражение. Я купила две бутылки минералки – одну для питья, другую для того, чтобы привести Лили в порядок, – но сейчас важнее было второе. Первая бутылка ушла на ботинки, половина второй – на пальто. Лучше быть мокрой, чем в блевотине. Она была так пьяна, что ничего не заметила.

Было нелегко убедить таксиста разрешить нам сесть в машину – уж больно Лили развезло, – но я пообещала щедрые чаевые сверх и без того не маленького счета. Мы ехали через весь город, пересекали его по диагонали, и я высчитывала, как бы мне возместить себе эти двадцать долларов. Пожалуй, я смогу списать их на какую-нибудь поездку, предпринятую для нужд Миранды. Да, это сработает.

Подняться на четвертый этаж оказалось еще труднее, чем ехать в такси, но минут через двадцать пять Лили стала более сговорчивой и даже сумела вымыться под душем, когда я сняла с нее одежду. Я подвела ее к кровати, и, едва коснувшись одеяла, она повалилась навзничь и тут же заснула. Я стояла и смотрела на нее, и в моем сердце проснулась тоска по университету, по нашей прежней жизни. Нынешние времена сулили много увлекательного, но они уже никогда не будут такими беззаботными. Никогда.

Она наверняка много пила в эти дни – по крайней мере если судить по ее состоянию. Алекс как-то недавно заговаривал об этом, но я убедила его, что она просто еще не простилась со студенческим житьем, не живет в реальном мире, не знает, что такое настоящие – взрослые – обязанности (например, наливать Миранде «Пеллегрино»). Мы с ней, было дело, изрядно набрались в «Зеленой лягушке» на весенних каникулах и выпили целых три бутылки красного вина на годовщину нашей первой встречи, а после кутежа в честь сдачи выпускных экзаменов я уткнулась лицом в унитаз, а Лили держала меня за волосы. В другой раз, после ночи, от которой у меня остались воспоминания только о восьми выпитых коктейлях и какой-то особенно ужасной аранжировке для караоке песни «У каждой розы есть шипы», она дотащила меня до спальни лишь с четвертой отчаянной попытки. А в ту ночь, когда ей исполнился двадцать один год, я еле приволокла ее в свою квартиру и уложила в свою постель и каждые десять минут проверяла, дышит ли она, и, только убедившись, что эту ночь она переживет, наконец заснула рядышком на полу. Она тогда просыпалась дважды. В первый раз честно пыталась попасть в пакет для мусора, который я поставила сбоку, но вместо этого испачкала мне стену. Второй раз она проснулась, чтобы извиниться и сказать мне, что любит меня и что я – лучшая подруга, о какой только можно мечтать. Вот для этого и нужны друзья – чтобы вместе пить, вместе делать глупости и заботиться друг о друге. Разве не так? Или это были всего лишь студенческие забавы, дань юности? Алекс утверждал, что у Лили все иначе, что она сама не такая, как все, но я смотрела на нее другими глазами.

Мне надо бы было остаться с ней на ночь, но уже почти пробило два – через пять часов я должна быть на работе, а одежда моя провоняла рвотой, и у Лили в гардеробе не было ничего, что я могла надеть, не посрамив «Подиум» – даже при всей моей непродвинутости в этом вопросе. Я вздохнула, укрыла ее одеялом и поставила будильник на 7 часов, чтобы завтра утром она могла попасть на занятия – если только у нее не будет особенно чудовищного похмелья.

– Пока, Лил. Я ухожу. Ты как? – Я положила ей в изголовье телефон.

Она открыла глаза, посмотрела на меня и улыбнулась.

– Спасибо, – пробормотала она, и глаза ее снова закрылись. Она бы сейчас не смогла пробежать марафон или даже управлять газонокосилкой, но сон ее будет спокойным.

– Мне это в радость, – ответила я, хотя все последние сутки только и делала, что бегала, добывала, организовывала, чистила или как-то иначе оправдывала свое существование. – Я позвоню тебе завтра, – сказала я, приказывая своим ногам потерпеть, не подгибаться еще немного, еще чуть-чуть, – если к тому времени мы обе еще будем живы.

И наконец-то, наконец-то я пошла домой.

– Привет, как хорошо, что я тебя застала, – послышался в трубке голос Кары.

Что ей так не терпится сообщить мне в 7.45 утра?

– Ну и ну. Ты так рано еще никогда не звонила. Что случилось? – За это короткое мгновение в моей голове успело составиться с полдюжины сюжетов о новых возможных прихотях Миранды.

– Нет-нет, ничего особенного. Я только хотела предупредить, что к тебе едет Глухонемой Папочка, и сегодня утром он особенно расположен поболтать.

– О, так это здорово. Прошла уже почти неделя с тех пор, как мы с ним в последний раз обсуждали все перипетии моей жизни. Я уж стала беспокоиться, куда это подевался мой самый преданный поклонник. – Я закончила набирать на компьютере деловую записку и начала делать распечатку.

– Счастливица. А ко мне он уже потерял интерес. – Она драматически вздохнула. – Теперь для него существуешь только ты. Я слышала, как он сказал, что собирается обсудить с тобой все детали банкета в Метрополитен.

– За-ме-ча-тель-но. Жду не дождусь этой встречи с его братцем. По телефону-то я с ним уже говорила. Зато она, судя по всему, дура несусветная. Так ты уверена, что он едет сюда, или есть шанс, что Всевышний убережет меня от этого визита?

– Только не сегодня. Он точно приедет. У Миранды на восемь тридцать договоренность с ортопедом, так что вряд ли она будет вместе с ним.

Я быстренько пролистала ежедневник Эмили и убедилась, что свободное от Миранды утро действительно значится в нашем расписании.

– Здорово. О таком утреннем собеседнике, как Глухонемой Папочка, можно только мечтать. А что это он такой разговорчивый?

– Могу предложить лишь самый очевидный ответ: раз он женился на ней, значит, он немного не в себе. Позвони, если он сболтнет что-нибудь особенно занятное, а сейчас мне надо бежать. Каролина ни с того ни с сего размазала по зеркалу помаду Миранды.

– Мы живем на пределе, правда? Мы самые классные в мире девчонки. В общем, спасибо за предупреждение. Потом поговорим.

– Ладно, пока.

Поджидая прибытия Папочки, я просмотрела составленный мной документ. Это был запрос Миранды попечителям Метрополитен-музея. Ей нужно было разрешение на то, чтобы в марте устроить званый ужин в одной из галерей музея. Ужин предполагался в честь ее деверя, человека, которого она глубоко презирала, но который, к несчастью, был членом семьи. Сумасброд Джек Томлинсон был младшим братцем Глухонемого Папочки. Буквально на днях он сделал достоянием общественности свое решение бросить жену и троих детей ради женитьбы на уборщице-мексиканке. Они с Папочкой оба были представителями аристократии Восточного побережья, но Джек, когда ему было уже под тридцать, уронил свое гарвардское достоинство и перебрался в Даллас, где в головокружительные сроки сколотил себе состояние на торговле недвижимостью. Судя по тому, что рассказала мне Эмили, он превратился в стопроцентного техасца – жующего, плюющего и неотесанного, что, конечно, отвращало от него Миранду – воплощение изысканности и утонченности. Глухонемой Папочка попросил ее устроить ужин в честь помолвки его младшего братишки, и ослепленной любовью Миранде ничего не оставалось, как согласиться. А уж если она за что-то бралась, то можно было не сомневаться, что все пройдет без сучка без задоринки. И этот случай не был исключением.