Другие люди

Уилсон посмотрел на О-пи.

Судья определил, что тот должен ответить.

— Так оно и было, — признал Уилсон.

— Больше вопросов нет, — закончил я.

На юридическом факультете этому не учат, но адвокат должен достаточно быстро освоить Правила человеческой терпимости. Если кто-то увеличивает свой рост на четверть или половину дюйма, это сходит с рук. Но два дюйма уже не объяснишь тщеславием, это извращение. А если ты говоришь, что узнал человека, то должен хоть что-то в нем запомнить.

В заключительной речи я был немногословен. Уилсона ограбили в темноте. На опознании в полицейском участке он наугад указал на двоих. А без полной уверенности нельзя обвинять кого-либо в серьезном преступлении. Уилсон не опис ался, заполняя заявление о выдаче водительского удостоверения. Он сознательно шел на обман. Он — ненадежный свидетель, а других свидетелей нет. Коннолли обвинили не потому, что есть улики, связывающие его с совершенным ограблением, а из-за его уголовного прошлого. При аресте у него не нашли ни пистолета, ни бумажного пакета. Я не стал винить полицию за проявленное усердие, но указал, что нельзя обвинять в преступлении тех, кто попался под руку. И сомнений в этом деле гораздо больше, чем конкретных фактов. По существу, единственный доказанный факт состоит в том, что во всех наших рассуждениях мы исходим из имевшего место ограбления Уилсона, хотя с тем же успехом он мог где-нибудь спрятать бумажный пакет с дневной выручкой, чтобы потом получить страховку. Присяжные совещались пятнадцать минут, после чего вынесли вердикт: невиновен. Не удивив ни Уилсона, ни О-пи. Лишь Коннолли облегченно вздохнул, возможно, потому, что грабил именно он.

В зале суда, по крайней мере, я еще на что-то годился.

Я стоял перед писсуаром, стряхивая последние капли, и думал, паршивец ты этакий, надо бы тебя отрубить,когда рядом сказали: «Несложное было дело».

— Да, — согласился я, поворачиваясь к окружному прокурору. — Несложное.

Уидмер посылает счета своим клиентам. Получил бы я что-нибудь с таких как Коннолли, если б посылал им счета?

— Я вам так благодарен, — он подошел ко мне, как только я появился из туалета.

Его жена, мышка, которую он, скорее всего, регулярно поколачивал, добавила:

— Мы вам очень признательны, мистер Томасси. Не знаю, что бы я делала с детьми, если б Чарлз опять сел в тюрьму.

Чарлз.Какая высокопарность.

— Сколько я вам должен? — спросил он.

Ты обязан мне своей свободой, засранец.

— Задаток покрывает все расходы, кроме пятисот долларов, — ответил я.

Задаток, пять тысяч долларов, я получал, если его сажали за решетку. Пятьсот долларов составляли мои чаевые в случае оправдательного приговора.

— Позвольте отдать их прямо сейчас.

Он отсчитал десять пятидесятидолларовых банкнот. Со мной рассчитались деньгами, украденными у Уилсона?

— Не следует вам носить с собой столько наличности, — заметил я. — Вас могут ограбить.

Его жена рассмеялась, но он осадил ее коротким взглядом.

— Коннолли, — я отвел его в сторону, чтобы жена не могла слышать нашего разговора. — Вам бы лучше заниматься своей работой. Понимаете, что я хочу сказать?

Он кивнул.

— Если вас вновь обвинят в вооруженном ограблении, я не возьмусь за вашу защиту.

— И не надо. Я в эти игры не играю. Вы были великолепны.

Бальзам на душевную рану. Угроза, что я больше не буду защищать его, могла сработать лучше, чем любой тюремный срок. Ему придется честно зарабатывать на жизнь. Как и мне.

Я не привык к самобичеванию. И винил во всем свой корешок.

Представьте себе, вы умираете от голода, перед вами стол, ломящийся от фруктов, а вы не можете заставить рот выполнять свойственные ему функции. То есть, подносите персик ко рту, а он не открывается, не шевелится, не подчиняется. Вы не можете ввести персик через вену, вам необходим рот. Я хочу сказать, что ни одна часть тела не ведет себя так же самостоятельно, как корешок, словно у него есть собственный разум, непослушный, упрямый, не поддающийся на уговоры конец. Что же он хочет этим сказать?

В школе и колледже я полагала, что у мужчин одна беда: они — армия стоящих пенисов, марширующих целый день в поисках пристанища. Ты танцуешь с парнем и вскоре посередине возникает что-то твердое, а этот идиот смотрит на тебя с виноватым видом. Мол, ну что я могу поделать. Они реагируют на сигнал, словно собаки, прыгающие через палку. Коснись его рукой, и он уже рвется вверх. Но когда тебе нужно, когда ты хочешь, даже не для себя, а для того чтобы пройти последний этап единения с человеком, к которому тебя влечет, что ты имеешь? Жалкую, переваренную макаронину, готовую отвалиться от тела владельца.

Теперь я понимаю преимущество притворства, умения имитировать оргазм столь искусно, что его можно принять за настоящий. Бог позаботился о женщинах, им не приходится демонстрировать неудачу, они могут заставить партнера поверить (вот где лицемерие весьма кстати!), что у них все в полном порядке. Кстати, как-то раз я имитировала оргазм, а тут неожиданно накатил и настоящий. Бедные мужчины, каждый из них снабжен детектором лжи, готовым выдать их в любой момент. Предательство друга ужасно, но предательство органа, который оберегаешь больше всего, — чистая измена!

А правда в том, что какая-то часть его тела не хочет меня. Не этачасть, другая. Эта часть — всего лишь посыльный. Джейн — да. Розмари — да. Эдна — да. Франсина — нет.

Я долго смотрел на телефонный аппарат. Потом позвонил Джейн.

— Привет, незнакомец, — ответила она.

— С чего такая застенчивость, Джейн? Прошло-то несколько дней.

— Ты задал мне головоломку. Вот я ее и решаю.

— Твой муж сегодня в отъезде?

— Подожди, сейчас спрошу у него.

— Да что ты нес… — тут я услышал ее смех.

— Так когда? — спросила она.

— Семь часов подойдет?

— Жду тебя в семь.

К Джейн я добрался чуть ли не в половине восьмого. О, из конторы я ушел вовремя, но старался выбрать самый кружной путь. И чуть не остановил машину, чтобы позвонить ей и сказать, чтобы она меня не ждала.

— Извини, что припозднился.

Она наполнила бокалы. Молча.

— Я очень сожалею, что в тот вечер все вышло так нескладно.

— Ты снова с ней виделся?

— Да.

— И каков результат?

— Откровенно говоря, не слишком хороший.

— Как это?

— Поверишь ли, но старый Томасси не смог выполнить свой долг.

Она поставила бокал на стол.

— Со мной у тебя такого не бывало.

— В том-то и дело.

— И ты хочешь попробовать снова, чтобы уяснить, навсегда ли это или виновата та девица?

Прямота в женщинах мне нравится, но до определенных пределов.

Заговорил я спокойно, словно на судебном заседании.

— Послушай, Джейн, наши отношения, я имею в виду тебя и меня, начались задолго до моего знакомства с этой дамой…

— Франсиной, если ты забыл ее имя.

— Да ты, похоже, злишься.

— Я? Злюсь?

— А с чего в голосе такая горечь?

— Горечь? Я просто ждала моего знаменитого адвоката, зная, что рано или поздно он появится, чтобы провести часок-другой в моей постели. Я лишь не ожидала, что мне уготована роль лакмусовой бумажки, призванной проверить, есть ли еще порох в пороховницах.

— Будешь говорить в таком тоне, он там и останется.

— Забавную ты придумал месть. Мне. И некоторым другим.

— Я думал, тебе нравится моя компания.

— Нравилась. Но я почувствовала себя марсианкой, когда здесь возникла та женщина. Что-то у тебя даже изменилось в лице. Разве можно влюбляться в твоем возрасте, Джордж?

— Глупость какая-то.

— Если влюбляться глупо, то я не глупа. Я не влюблялась уже двадцать семь лет. И прекрасно без этого обхожусь.