Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)

— Они надо мной смеются, потому что я ничего не умею, у меня ничего не получается.

— Хм, что ты говоришь?! Как это не умеешь, не получается?! — удивлялась Ольга. — Ты все умеешь. По хозяйству мне замечательно помогаешь, и в огороде все делаешь лучше, аккуратней и добросовестней всех нас… А чего не умеешь, тому научишься. Главное — захотеть.

— Да нет, мамочка! — безнадежно вздыхала Нина. — Я родилась в плохом созвездии. Это плохая примета.

— Чепуха все эти приметы. Я в них никогда не верила. Главное — уверенность в себе. Вот чем надо обладать. Уверенность в себе надо воспитывать, развивать, постоянно говорить себе — это я могу сделать! И делать. Не получается — еще раз попробовать. В конце концов получится. Без уверенности в себе ничего не добьешься.

Сыновья Ольги имели некоторые способности, это признавали все учителя, но до сестры им было далеко; одаренность дочери Ольга заметила еще в общежитии, когда устраивала «спектакли». Нина выступала лучше всех детей: пластичная, легкая, она отлично танцевала и пела, свободно делала «кольцо» и «шпагат», мгновенно перевоплощалась из одного образа в другой, а главное, так искренне входила в роль, что и после «спектакля» подолгу не выходила из нее: идет, пританцовывая, по общежитию, напевает, разговаривает с невидимыми героями. Случалось, неделями не возвращалась в реальность. В такие дни рассказывала Ольге про какие-то красочные, фантастические видения, или ходила съежившись, с ускользающим взглядом, чтобы быть «неприметной мышкой», или убегала за общежитие, втыкала палки в землю и танцевала среди «деревьев» — за общежитием был пустырь, но она превращала его в станцию Правда, поселок с палисадниками — во все то, что ей запомнилось из раннего детства.

— Странная девочка, — качали головами местные старухи.

— Что они говорят! — возмущалась Ольга. — Странная, странная! А кто сейчас не странный?! Вся жизнь после такой чудовищной войны странная!

В поселке Ольга все чаще заставала дочь у окна, отрешенно смотревшую в даль. И во сне она по-прежнему плакала; иногда только всхлипывала, а иногда содрогалась от горьких рыданий; Ольга подбегала к ее постели, будила, успокаивала, и никак не могла понять, что видится девчушке по ночам, какие обиды переполняют ее маленькое сердце. В Ольгу вселялась тревога за будущее дочери — в ночных плачах просматривалось определенное предзнаменование, отголоски уготовленной судьбы.

Однажды Ольга около часа звала дочь ужинать, потом отыскала ее у оврага, она пряталась в зарослях лебеды — ее зрачки то расширялись, то сужались.

— Что ты здесь делаешь? — обеспокоено спросила Ольга.

— Прячусь от плохих людей!.. И почему они все как-то смотрят на меня?.. Иди, мамочка, сюда, спрячемся вместе, и нас никто не увидит!.. О боже мой, какие люди неискренние, мамочка… Все играют в жизни… И все говорят неправду… Но мне правду говорят сны.

— Нинуся, какие сны, что ты говоришь?! — Ольга взяла дочь за руку. — Посмотри, как много в жизни прекрасного! Эти травы, и цветы, и бабочки и стрекозы! И сколько в вашем классе замечательных девочек! Разве они все говорят неправду? Этого не может быть!.. И в нашей семье никто не говорит неправды. Я не потерпела бы этого. И не нужно ничего выдумывать. Пойдем домой, я приготовила вкусный ужин, мы тебя уже заждались…

Нередко Нина выбегала в сад, танцевала среди деревьев или вставала на носки и отчаянно махала руками, пытаясь «взлететь». То она говорила, что «нельзя наступать на тени животных — они могут умереть», то писала «письмо бабушке», которой давно не было в живых; и все вечера напролет просиживала у старого «Рекорда» — прислонится щекой к радиоприемнику, слушает, улыбается своим красочным фантазиям, неотвязным плавающим мыслям. Музыка околдовывала, парализовывала ее чувство реальности. Иногда Нина представляла себя пианисткой, играющей в светлом зале, где танцевали принцы с принцессами; в такие минуты ее глаза стекленели, а пальцы бегали по невидимым клавишам. Эти воображаемые картины делали Нину и счастливой и несчастной. Счастливой — потому что она жила в выдуманном мире, а несчастной — потому что она не находила контакта с окружающей действительностью, никак не могла связать свой маленький мир с остальным огромным миром.

И поселковые женщины не раз говорили Ольге, что «у Нины какие-то странности».

— Она немного необычная девочка, — защищала Ольга дочь. — Впечатлительная, хрупкая… Потом, знаете, сложный переломный возраст.

Ольга делала все возможное, чтобы «заземлить» Нину, «закалить» ее характер: по утрам поднимала делать гимнастику, вечерами звала играть в волейбол с поселковой молодежью, часто каталась с ней в аметьевских оврагах на лыжах. Несколько раз ездила с Ниной в город на каток, где брала напрокат коньки и просила молодых людей «покататься с ее дочерью». Чтобы оградить дочь от насмешек, Ольга посылала Леонида встречать ее из школы, а однажды собрала всех ребят в поселке и строго отчитала:

— …Я все ждала, когда у вас пробудится совесть и вы перестанете называть Нину всякими словами, но вижу, вы бесчувственные. Запомните — никакая она не «цыпочка» и не «воображала»! Она хорошая девочка. А если она чего не умеет, так научите. Вы же должны быть ее друзьями… А она научит вас тому, чего не умеете вы. Например, танцевать и петь… И Нина прекрасно бегает на лыжах. Я уверена, она вас всех перегонит. Попробуйте соревноваться!..

В школе Нина была отличницей; учителя говорили о ее способностях, примерном поведении, прилежании, но и отмечали «необычность, некоторое отклонение от нормы» — «задумчиво-сосредоточенный взгляд», «витание в облаках», «забывчивость». Зато в районной библиотеке, где Нина брала книги, ее нахваливали без всяких оговорок; библиотекарши называли «самой вежливой, образцовой читательницей»; по воскресеньям ей даже доверяли принимать и выдавать книги. Одно время Нина решила организовать детскую библиотеку в поселке, собрала книги, завела картотеку на ребят, но читателями стали только дети Сладковых, остальные посмеялись над затеей «цыпочки».

Все свободное время Нина читала классику, писала альбомные стихи, слушала по радио музыку и постоянно просила родителей записать ее в музыкальную школу, но музыкальная школа находилась слишком далеко, в центре города, а на инструмент не было денег. Ольга решила найти репетитора и по объявлению познакомилась с пианисткой Чигариной.

Галина Петровна Чигарина, эвакуированная ленинградка, была нервной женщиной с болезненным воображением, но с доброжелательной улыбкой и мягким плывучим голосом. Она жила недалеко от Нининой школы на пятом этаже в коммунальной квартире, и соседи постоянно жаловались на ее музицирования домуправу. Галина Петровна носила старомодные платья и широкополую шляпу; она была некрасивой женщиной, но ходила как королева, с балетной осанкой и, когда шла, не смотрела по сторонам; за ней тянулся шлейф резкого запаха духов. Когда она шла по улице, девчонки показывали ей язык, а мальчишки свистели, засунув в рот пальцы.

Еще более гнусно вели себя соседи пианистки — они безжалостно подтрунивали над ней, без всяких границ дозволенного; посмеиваясь, говорили, что заходил, мол, ее Петр Иванович и обещал заглянуть попозже. Галина Петровна опускала голову, обмякала, «не говорите глупостей», — бормотала и спешила в свою комнату. Но в комнате все же подходила к зеркалу, надевала вечернее платье, пудрилась, прихорашивалась, то и дело поглядывала в окно.

Хромоногий Петр Иванович никогда и не замечал Галину Петровну, и вообще не знал о ее существовании; с утра все его мысли были направлены на свалку, где он выискивал «стоящие вещи», которые потом продавал на барахолке, а вечером, демонстрируя праздную лень, потягивал пиво в пивной.

Вначале только жильцы дома злословили над «чокнутой пианисткой», но со временем ей не давала прохода уже вся улица. Особенно изощрялись мальчишки, они неосознанно отпускали зловещие шуточки:

— Теть Галь! Он все спрашивает о тебе. Сказал, чтоб ты приходила в пивную.