Римские рассказы

— Подожди же… Эти девушки хотят с тобой познакомиться.

— А я с ними — не хочу.

В общем, мы долго спорили — я стоя, а он сидя. Кончилось тем, что я, как хороший друг, согласился остаться. Однако предупредил его:

— Я тебе совсем не обещаю, что буду поддерживать твой обман до конца,

Но он уже не слушал; обрадованный, он объявил:

— А вот и они!

Сначала я увидел только волосы. Две огромные копны густых, пышных вьющихся волос. Затем я с трудом различил под этими большущими шапками волос два тонких, худых личика, похожие на двух птенчиков, выглядывающих из гнезда. Фигурки у обеих девушек были стройные и гибкие — тоненькие осиные талии, которые, казалось, можно было продеть в кольцо для салфетки, зато грудь и бедра пышные. Мне сначала показалось, что эти девушки близнецы, может быть оттого, что одеты они были совершенно одинаково: клетчатые юбочки, черные вязаные кофточки, красные туфли и красные сумочки.

Серафино встал и очень торжественно представил нас друг другу:

— Мой друг Марио, продюсер; синьорина Ирис, синьорина Мимоза.

Теперь, когда они уселись, я смог лучше разглядеть их. По той предупредительности, которую Серафино проявлял к Ирис, я понял, что он выбрал ее для себя, а Мимоза предназначалась мне. Нет, они не были близнецами. Мимозе, казалось, было за тридцать, и лицо у нее было более изможденным, нос длиннее, рот шире и подбородок выдавался больше, чем у Ирис, она была даже, пожалуй, некрасива. Зато Ирис было лет двадцать, и она была очень мила. Я заметил также, что руки у обеих красные и потрескавшиеся — руки работниц, а не синьорин. Между тем Серафино, который с их приходом словно совсем поглупел, завязал галантный разговор: ему так приятно снова увидеть их, как чудесно они загорели, где они провели лето?..

Мимоза начала было:

— В Вен… — но Ирис ее перебила:

— В Виареджо.

Девушки переглянулись и начали смеяться.

— Почему вы смеетесь? — спросил Серафино.

— Не обращайте внимания, — сказала Мимоза, — моя сестра такая глупенькая… Сначала мы были в Венеции, остановились там в отеле, а потом уже в Виареджо, на своей собственной вилле.

Я понял, что она лгала, так как, говоря это, она опустила глаза. Она, так же как и я, не умела лгать, глядя прямо в глаза. Мимоза продолжала непринужденным тоном:

— Синьор Марио, вы продюсер… Серафино говорил, что вы сделаете нам пробу.

Я был озадачен и посмотрел на Серафино, но тот поспешил отвернуться. Тогда я сказал:

— Видите ли, синьорина… Проба — это нечто вроде маленького фильма, ее нельзя провести без необходимой подготовки. Нужны режиссер, оператор, нужна киностудия… Серафино ничего в этом не смыслит… Но, может быть, на этих днях…

— На этих днях — это значит никогда.

— Нет, синьорина! Уверяю вас…

— Ну, будьте так добры, сделайте нам пробу сейчас!

Она старалась очаровать меня, взяла за руку, прижалась к моему плечу. Я понял, что Серафино вскружил им голову этой выдумкой, и попытался еще раз втолковать ей, что пробу нельзя провести так сразу, без всякой подготовки. Постепенно это до нее дошло, и она отпустила мою руку. Потом обратилась к сестре, болтавшей с Серафино:

— Я тебе говорила, что все это выдумки… Ну что мы будем делать? Пойдем домой?

Ирис, не ожидавшая такого конца, была огорчена. Она сказала в замешательстве:

— Но мы можем провести с ними время… до вечера.

— Разумеется! — подхватил Серафино. — Проведем время вместе… покатаемся на машине.

— У вас есть машина? — спросила Мимоза, почти примиренная.

— Да, вон она.

Девушка посмотрела в том направлении, куда он показывал, увидела машину и сразу переменила тон:

— В таком случае поедем кататься… В кафе мне скучно.

Мы все поднялись. Ирис пошла вперед с Серафино, а Мимоза, подойдя ко мне, спросила:

— Вы на меня не обиделись?.. Знаете, нам столько уже давали всяких обещаний! Значит, вы сделаете мне пробу?

Итак, все мои разъяснения ни к чему не привели: она во что бы то ни стало хотела, чтобы я сделал пробу. Я ничего не ответил и сел рядом с ней в машину на заднее сиденье, а Серафино и Ирис уселись впереди.

— Куда мы поедем? — спросил Серафино.

Теперь Мимоза опять прильнула к моему плечу, взяла мою руку и стала пожимать ее. Она тихо упрашивала:

— Ну будьте же добрым, скажите ему, чтобы он поехал на киностудию, и сделайте нам пробу…

От злости я с минуту не мог ничего выговорить, а она воспользовалась моим молчанием и добавила вполголоса:

— Если вы сделаете мне пробу, я обещаю поцеловать вас, слышите?

Тут меня осенило вдохновение и я предложил:

— Поедемте к Серафино… У него великолепная квартира… Там я разгляжу вас обеих получше и скажу вам, стоит ли вообще устраивать эту пробу.

Я увидел, как Серафино метнул на меня взгляд, исполненный укора: машину хозяина он выдавал за свою, но в дом хозяина он еще никого не осмеливался приглашать. И действительно, он стал возражать:

— Не лучше ли совершить хорошую прогулку?

Однако девушки, в особенности Мимоза, настаивали:

— Никаких прогулок, надо договориться о пробе.

Серафино поневоле пришлось согласиться, и мы на полной скорости помчались в район Париоли, где находился дом его патрона. Всю дорогу Мимоза не переставая ластилась ко мне, говорила со мной тихим, нежным, вкрадчивым голосом. Я не слушал ее, но до меня все время долетали через короткие промежутки одни и те же слова, словно кто-то гвоздь вколачивал: «Проба… сделайте пробу!.. Сделаем пробу?..»

Вот наконец и Париоли с его малолюдными улицами и роскошными особняками — сплошные балконы да зеркальные стекла. А вот и вилла хозяина Серафино: подъезд отделан черным мрамором, лифт — весь красное дерево и зеркала. Мы поднялись на третий этаж. Здесь было темно, пахло нафталином и нежилым помещением. Серафино предупредил:

— Мне очень неприятно, но я долго был в отсутствии, и квартира в полном беспорядке.

Вошли в гостиную. Серафино открыл окна. Сели на диван, покрытый серым чехлом, напротив пианино, завешанного простынями, сколотыми английскими булавками. Я приступил к исполнению своего плана.

— Теперь вы обе походите немного по гостиной, а мы с Серафино посмотрим на вас. И тогда я решу, стоит ли делать пробу.

— А ноги мы должны показывать? — спросила Мимоза. — Нет, не нужно… Просто пройдитесь несколько раз, и все.

Они послушно стали прохаживаться перед нами взад и вперед по натертому паркету. Нельзя было, конечно, отрицать, что эти девушки с пышной шевелюрой, развитыми бедрами и грудью и тонкими талиями изящны. Но я заметил, что ноги у них, так же как и руки, были большие и грубые. А икры чуть искривлены, некрасивой формы. В общем, девушек такого рода продюсеры не берут даже в статистки. Между тем Ирис и Мимоза продолжали расхаживать перед нами. И всякий раз, встречаясь посередине гостиной, они начинали хохотать. Внезапно я крикнул:

— Стоп! Довольно, садитесь.

Они сели и уставились на меня в тревожном ожидании. Я коротко и сухо объявил:

— Очень сожалею, но вы не годитесь.

— А почему?

— Сейчас я вам объясню, почему, — начал я серьезным тоном. — Для моего фильма мне не нужны девушки изящные, воспитанные, изысканные, аристократичные, вроде вас… Мне нужны простые девушки из народа… такие девушки, которые при случае могут даже выругаться, которые ходят с вызывающим видом; словом, грубые, плохо воспитанные, неотесанные… А вы дочери инженера, барышни из хорошей семьи… Вы мне не подходите.

Я посмотрел на Серафино: он сидел, откинувшись на спинку дивана, и казался совершенно сбитым с толку. Однако Мимоза не сдавалась:

— Но в чем же дело?.. Мы можем изобразить этих девушек из народа.

— Ничего не выйдет. Есть вещи, которые нельзя изобразить, они должны быть врожденными.

Наступило короткое молчание. Я закинул удочку и не сомневался, что рыбка клюнет. И в самом деле, спустя минуту Мимоза поднялась, подошла к сестре и что-то зашептала ей на ухо. Сначала та как будто с ней не соглашалась, но в конце концов, по-видимому, она уступила. Тогда Мимоза подбоченилась, в развалку подошла ко мне и пихнула меня в грудь, говоря: