Стретч - 29 баллов

— Я всегда считала, что лучше ехать через Бангей, и маме с папой так говорила, они теперь на севере живут, у Харрогейта, ты ведь сейчас там живешь, не так ли, Билл говорил, что в Лидсе, там сейчас, наверное, хорошо, но я думаю, где угодно будет лучше, чем в Хай-Элдере, где угодно кроме Пизенхолл а.

Сью рассмеялась громким невеселым смехом. Я мысленно решил съездить в Пизенхолл. Это место явно производило неизгладимое впечатление на всякого, кто там бывал. Я зафиксировал эту идею в памяти и сказал, что багаж принесу сам. Мне стало страшно, что Билл, вернувшись домой, обнаружит ребенка с засунутым в задницу деревянным половником, придушенную подушкой жену и труп гостя, разрываемый на куски собакой. Дабы избавтъ его от подобных неприятностей, я покурил, сидя в машине.

Сью не просто много говорила, у нее и вид был какой-то побитый. Билл написал в письме, что я ее не узнаю, но я узнал. Десять-двенадцать лет назад она принадлежала к генетическому пулу мышкообразных симпатяшек — маленькая, неброская, с которой, если оказаться на три недели в одной палатке в Пиринеях, как это случилось с Биллом, можно было даже покрутить шуры-муры. В школе Сью носила розовые пуховые гетры, что сразу же исключило ее из моего списка кандидаток, однако общим посмешищем она не была. Теперь Сью просела и разваливалась, как старый мост. Я, конечно, тоже не Аполлон, но обкромсанные волосы, отвисшие на заднице легинсы и тряпичный свитер — это уже слишком. Похоже, она завязала с сексом окончательно.

Я взял себя и свои позорные мешки в руки и вернулся на Сомму [78]. Почти одновременно со мной появился Билл. Он был в синей спецовке, серых вельветовых брюках и трехдневной щетине. Я вспомнил про избыток тестостерона в его организме и догадался, что на самом деле он не брился всего около часа. Билл поздоровался со встревожившей меня теплотой:

— О-о, Фрэнк, как я рад тебя видеть!

Он крепко заключил меня в медвежьи объятия, обдав запахом из подмышек, — я вяло ответил — и отстранил от себя, вцепившись мне в плечи.

— Как я рад встретиться. Десять лет!

Я не мог заставить себя посмотреть ему в глаза и осторожно вывернулся из его лап.

— Около того. Если не считать встречу в Найтс-бридже.

Так я пытался приглушить пафос и внести нотку реализма. Терпеть не могу ахи и охи.

— Да, но десять лет.

— Я вам чай приготовлю, куда ты дел пиво, Билл, я везде искала, нигде не могу найти, или ты хочешь кофе, Фрэнк, а может быть, «Рибены», ведь мы можем позволить себе «Рибену», правда, Билл, сегодня воскресенье, ой, кажется, мы уже всю выпили, я хотела купить новую, когда ездила в магазин, но у них был только облегченный вариант, а Билл такой не любит, слишком сладко, говорит, разницы, конечно, никакой нет, но попробуй ему что-нибудь сказать, когда ему вожжа под хвост попадет…

Билл поставил на пол ящик с инструментами и скинул спецовку, не обращая на слова Сью ни малейшего внимания.

— Пошли в паб.

— Ты уверен, что Сью…

— Да я не против, ступайте в паб, поговорите, у меня здесь много дел, у нас на ужин баранина, надеюсь, ты не против, Фрэнк, детям, конечно, пицца из французской булки, нормальную еду они не станут есть, а вы идите, идите в паб, я сама тут…

Билл метнул в нее удививший меня злобный взгляд.

— Молчу, молчу. Извините, что много болтаю. Старая глупая болтушка, правда, Бен?

Маленький адский барабанщик на мгновение остановился.

— Мам, да ты просто дура.

Сью то ли выдохнула, то ли засмеялась и выбежала вон из кухни.

Билл глянул на меня без попыток объяснить случившееся.

— Пошли в «Гусей».

Почти семьдесят

Билл предложил поехать в его машине. У него был чудовищных размеров старый фургон «транзит», который по совместительству, очевидно, служил сараем. Пол покрывали тряпки и газеты, на пассажирском сиденье стояли две лейки, на приборной доске лежал толстый слой листвы, рабочих рукавиц, опилок и банок с лаком. Под ногами у меня елозили кольца толстого резинового шланга. Я в раздражении пнул его. Билл резко остановил машину.

— Ты что делаешь?

— Тут то ли шланг, то ли еще что-то.

Билл взял шланг и забросил в глубь фургона. Дальше мы ехали молча, Билл то и дело, почти навязчиво, протирал волосатой тыльной стороной ладони ветровое стекло. В его профиле читались угрюмость и желание выпить.

Мы вошли в паб, буйволы все еще были на месте. Мы направились к бару, и один из них что-то едва слышно сказал, все засмеялись. Билл зафиксировал их взглядом. Патлатый медленно поднял руку.

— Все нормально, Билли. Как дела сегодня?

— Хорошо, Лен. Тебе взять пива?

— Я даже не знаю, Билл. Мне сегодня ночью надо будет ехать мимо Пизенхолла.

Все остальные оскалились. Билл посмотрел на меня и покачал головой:

— Они эту комедию и с тобой разыграли?

— Похоже, что так.

— Ну как вы встречаете гостей, Лен?

— Просто он такой ло-ох, Билл.

На этом смех прекратился и все отвернулись, вновь образовав рваный полукруг. Билл заказал две пинты горького. Я хотел сказать ему, что не пью горькое в принципе, но промолчал, представив, какую реакцию это может вызвать у Лена. Мы сидели в углу. Я нарочно сел к Лену спиной. У меня была дурацкая привычка пялиться на людей, которые меня обидели. Не по злобе, скорее от завороженности. Наверное, мне хочется установить с ними контакт. Я вовсе не собирался оскорблять людей или побуждать думать обо мне плохо. Сюсюкаться с пьяными скотниками вовсе не входило в мои планы, тем не менее конфликт любого рода был для меня просто невыносим.

Билл все еще молчал. Он сидел, наклонившись над столом, и странно водил головой туда-сюда. Медленно, плотно сжав губы, поворачивал ее влево, пока не раздастся слабый хруст, потом точно так же вправо, опять до хруста.

— Ты здесь завсегдатай?

— Угу.

— Хороший паб. В Лондоне завсегдатаев больше не бывает.

— Лондон большой.

Я угостил Билла сигаретой. Курил он неумело, сжимая сигарету негнущимися пальцами, обстоятельно вдыхая дым и не закрывая рот после затяжки.

— Почему ты решил здесь поселиться?

Билл глянул на меня так, словно я высказал упрек.

— Детей растить, здесь детям лучше.

— Да уж, красота кругом неописуемая.

Сарказм до него не дошел.

— Я никогда не любил город. Даже Норвич оказался для меня слишком большим, а она… — он дернул головой в сторону окна, — и вовсе выросла в деревне.

— Ясно.

Я внимательно наблюдал за Биллом. Он прекратил растягивать шею и принялся водить пальцем по лужице пролитого пива. Широкое, осунувшееся до костей лицо. Лоб в швах-морщинах облепляли редеющие черные завитки волос. Билл выглядел внушительно и солидно. У некоторых (у меня особенно) преобладает аморфность плоти, придающая им временный, незаконченный вид, словно их сущность так и не вызрела. В Билле, напротив, была определенность и неповторимость, как если бы его личность дошла в своем развитии до конечной точки.

— Как дела с работой?

Билл тяжело вздохнул:

— С работой хорошо. Только никто не хочет покупать ее плоды.

— Ясно.

Билл немного ожил, начал излагать историю своей жизни, помогая себе руками, способными запросто задушить тигра, но поначалу не отрывая взгляда от стола.

— Сью говорила, и, наверное, она права, что продавать их надо в больших местах, в Лондоне, и я пытался. В прошлом году, когда мы встретились, я как раз ездил на мебельную ярмарку. Если честно, сплошное унижение. Люди ходят, смотрят — сначала на твою работу, потом на тебя — и думают: «И этот доходяга туда же лезет», потом идут дальше. Я никак не возьму в толк., я ведь верю в свой труд, но на ярмарке я себя чувствовал как на паперти — понимаешь? — словно люди останавливались перед моей экспозицией только из жалости, чтобы сделать мне приятное. Я помню их снисходительные улыбочки, взгляды поверх головы. Унижение одно, я тебе говорю.