Сытый мир

Лицо женщины превратилось в слякоть, в красное глянцевое месиво. Плоское как тарелка. В нём отражались очертания окруживших её людей. Мне приходилось видеть на картинках солдат, раздавленных танком. Но всё равно меня вывернуло наизнанку. Да ещё как. И не меня одного.

Я шатаясь отошёл в сторонку, рвота поднялась мне в нос, жгла и разъедала, перекрыв мне воздух, перед глазами прыгали красные точки, я захлебнулся, комочки рвоты попали в дыхательные пути, мои лёгкие воспламенились, я бил себя в грудь кулаками, а из глаз во все стороны летели солёные брызги. Мой желудок опорожнился в несколько коротких судорог; горло перехватило, мне не хватало кислорода.

Я вытирал рот пальцами, а пальцы обтирал о траву. Потом привалился к наспех окрашенному временному дощатому забору. Уве изо всех сил хлопал меня по спине.

Я был ему нужен, чтобы тащить оцинкованную ванну. Я попытался привести себя в рабочее состояние. По всему участку тут и там корчились люди, согнувшись над содержимым своих желудков.

Врач с невозмутимым лицом, загоревшим в солярии, как раз подписывал свидетельство о смерти. Полицейские разгоняли любопытных соседей.

Врач украдкой подозвал нас к себе.

— Знаете, как всё произошло? Поверить невозможно! Им на самосвале привезли этот гриль, он стоял на самом краю платформы, и тут — видите вон ту яму в земле? — самосвал угодил в неё колесом, накренился, и гриль начал соскальзывать с платформы. И эта женщина, — он указал на месиво из крови и мяса, — почему-то решила, что сможет руками удержать эту глыбу от падения. Плюмпс! Ну, можно ли придумать что-нибудь более несусветное, а?

Он покачал головой и двинулся прочь.

Мы подтащили ванну к трупу, и я прикрыл глаза, пропуская под дрожащие веки лишь смутные зелёные и голубые пятна.

— Берись!

Я нагнулся к самой земле и только потом решился чуть приоткрыть щёлочки глаз. Мне снова досталось браться за ноги. На сей раз это были гладкие женские ноги.

Уве водрузил на ванну крышку. Полицейские обсуждали со свидетелями детали происшествия, чтобы занести всё в протокол. В глине, в вонючей крови валялась золотая серёжка. Уве поднял её и сунул в карман. Мы потащили ванну к машине. Меня всё время тошнило, но снаружи это было незаметно, потому что из пустого желудка ничего больше не выходило.

Уве повернул ключ зажигания и нажал на газ.

— На сегодня хватит! Сейчас отвезём это в морг — и конец рабочего дня!

— Йес-са!

— Не переживай особенно. Я знаю многих, кому в первый раз досталось куда больше, чем тебе, ну а теперь их уже ничем не проймёшь!

— Это было очень тяжёлое испытание.

— Что?

— Ничего.

— Смотри-ка: я, например, всё время представляю себе, что это война. И кругом валяются убитые, размозжённые. Вся разница только в том, что со мной при этом ничего не может случиться. Потому что бомбы больше нигде не рвутся.

— А я всё время думал, что я мастер устраивать себе мир поудобнее…

— Что?

— Ничего.

Мы перенесли ванну в холодное помещение, в котором стояли и другие ванны, порожние, и взяли одну из них с собой, взамен той, которую оставляли.

Головная боль не утихала ни на минуту. Кашель становился нестерпимым. Я выпотевал приступами — со всё более короткими интервалами. Наверное, у меня начинался жар.

— Придёшь домой — сразу же ляг в постель! — посоветовал Уве.

— Да-да, обязательно.

Постель? Что это такое? На что похоже? Что — то вроде расширенного гроба, взятого на неполный срок, если я правильно припоминаю и ничего не путаю.

Времени — половина пятого. Нас ждёт Крамм. Его мясистые пальцы сложены на письменном столе, он спрашивает, как всё прошло, подразумевая при этом: как прошло у меня.

— Безупречно! — говорит Уве, ни на минуту не убирая с лица свою постоянную улыбку.

— Приятно слышать!

Крамм достаёт из ящика стола чёрную папочку.

— Ради первого дня не будем мелочиться, будем великодушны… Хоть вы и начали только в двенадцать часов, посчитаем вам полный день. Восемь часов на десять марок будет восемьдесят, вот, пожалуйста. Выпейте пива за ваше новое место работы!

Я поблагодарил как подобает. Крамм улыбнулся. Я ушёл, чтобы повесить в шкафчик свой халат на тоненькие стальные плечики. К халату прилип последний кусочек девушки на шпильках.

Уве спрашивает, не подвезти ли меня куда — нибудь по пути. Я и сам толком не знаю.

— А то, может, выпьем вместе по кружке пива?

Я медлю с ответом. Ведь я должен экономить, ради Юдит.

— Ну, ладно, поехали, я угощаю! Вообще-то обычно бывает наоборот, угощают новички, но у тебя, я вижу, туговато с деньгами, правильно?

Я пытаюсь отговориться. Мол, ещё не факт, что завтра я снова вернусь сюда…

— Ах, перестань! — возмущённо восклицает он. — Самое худшее уже позади. Сегодня был нестандартно тяжёлый случай, такие бывают нечасто! А завтра всё обойдётся мирно и безобидно… Вот увидишь!

Мы едем на его «БМВ» в Нойхаузен, в Таксис — парк. Там обычно бывает посвободнее.

Пиво усиливает мой кашель, но тем не менее я быстро проглатываю его. После чего кашляю, загнувшись под стол.

— Сколько Крамм тебе даёт? Десять марок? И за такие деньги ты работаешь? Надо постараться поскорее попасть в штат, получить постоянное место!

Я безучастно киваю.

— За сегодняшний несчастный случай я, например, получил двадцать марок премии. А тебе премия не полагается. Подручные на временной работе ни на что не могут претендовать. Так ты никогда не разбогатеешь!

Он говорит вполне разумные вещи.

Официант поставил перед нами ещё по кружке пива, за эти плачу я.

Уве понижает голос и говорит, что есть и дополнительные возможности кое-что заработать…

Я наклоняю к нему ухо и спрашиваю какие.

— Ну, например, многие хотят что-то положить в гроб своему любимому покойнику. Книгу там, фотографию. Бутылочку пива, допустим. В Баварии это почти традиция! Но всё это запрещено. Из-за пиетета…

— Ах вот оно что!

— Да, трудно поверить. Надписи на могильных плитах, например, могут содержать только библейские изречения или что-нибудь из Гёте!

— Неужто?

— Да. И ещё…

— Что?

— Ну, вот это, например. — Он показал мне золотую серёжку. — Но тут надо быть осторожным, бдить во все глаза.

— Ну, это понятно.

— Лучше всего перед тем, как гроб запломбируют.

— А чего это ты со мной так разоткровенничался?

— Слушай! — говорит он. — Ведь нам же вместе работать! Чего я тут буду секреты разводить?

— И то верно.

— Я предпочитаю сразу же говорить людям всё как есть, понятно тебе?

— Всё понятно.

Он опорожнил вторую кружку и заказал себе третью.

— Между нами говоря… Есть у нас один коллега… не буду называть его имени… он даже охотится за золотыми зубами!

— Нуда!

— Правда! Но не тогда, когда могила открыта, как обычно, нет, он берёт золото у почти что ещё живых! У него с собой всегда щипчики в кармане!

— Не может быть!

— Может! Я не вру. Не слабо, правда? Всё-таки это немного слишком. Надо же всё-таки иметь какой-то страх божий, хотя бы перед лицом смерти, как ты считаешь?

Я полностью с ним согласен. Когда человек умер, он заслуживает хоть толику уважительного отношения к себе. Без всякого сомнения.

Он хлопнул меня по плечу, захмелев от выпитого пива и выпучив глаза.

— Ведь придёшь завтра? А?

— Пока не знаю.

— Да брось ты! Приходи! Завтра в первой половине дня будет весело! Потому что мы забираем одного грека. То-то будет потеха!

— Почему?

— Сам увидишь. Смотри, не пропусти! Надо хоть раз при этом поприсутствовать. Там всегда такое творится!

Он меня заинтриговал, но никаких подробностей рассказывать не стал, улыбаясь про себя и протирая свои очки.

Я простился с ним и зашагал в сторону площади Красного Креста. Я старался ни о чём не думать. Это был мой первый вечер после рабочего дня — за долгое время.

ГЛАВА 15. ЗАВИХРЕНИЯ ТОКОВ МОЗГА