Что сказал бы Генри Миллер...

— Как это можно было бы сделать? Как ты считаешь?

— Знаешь, я ведь смог пережить расставание с Ребеккой. А теперь переживу и разлуку с Хлоей.

— Да?

— Но я не могу к этому возвращаться. Мне уже трудно вспомнить, на что была похожа моя любовь к Ребекке. А когда пытаюсь, все время думаю только о Хлое. Все получается как-то слишком романтично. У меня даже руки начинают потеть.

На следующую ночь Джеси не пришел домой. Вместо этого он оставил на автоответчике довольно натянутое, какое-то формальное сообщение о том, что будет ночевать в «студии». Я там никогда не был, но знал, что помещение было таким маленьким, что «кошке негде повернуться». Мне было совершенно непонятно, как Джеси собирался там спать. И кроме того, мне совсем не понравился его тон, в нем звучала совершенно несвойственная сыну серьезность. Он говорил это как парень, признающийся в краже автомобиля.

В ту ночь я спал неспокойно. Примерно около восьми утра, будучи все еще на взводе, я наговорил сообщение на сотовый телефон Джеси, выразив надежду, что у сына все в порядке, и попросил позвонить отцу, когда выдастся свободная минутка. Еще добавил, сам не знаю почему, что понимаю, как муторно на душе у него, но никакие наркотики — особенно кокаин — ему не помогут. Наоборот, они его могут довести до больницы. Или даже до смерти.

— Это уже не шутки, — сказал я в трубку, вышагивая из угла в угол по пустой гостиной и поглядывая на залитое солнцем крыльцо. — Здесь слезами горю не поможешь. — Эти сентенции звучали напыщенно и неубедительно, но, положив трубку, я почувствовал себя спокойнее: худо-бедно, но я сказал сыну, наконец, что хотел.

Джеси перезвонил через двадцать минут. Странно, что он звонил так рано. Но, тем не менее, так оно и было. Голос его звучал утробно, Джеси аккуратно подбирал слова, как будто кто-то держал его на мушке или внимательно следил за тем, что он мне говорит.

— У тебя все в порядке? — с тревогой спросил я.

— Да, да, все нормально.

— Ты говоришь как-то странно.

Услышав это мое замечание, он раздраженно фыркнул.

— Да, я сейчас не в самом лучшем состоянии.

— Знаю, Джеси, — сказал я и после паузы добавил: — Ну что ж, увидимся вечером.

— Может быть, мы будем репетировать, — сообщил он.

— Да, конечно, но потом нам хотелось бы с тобой встретиться, мне и Тине, выпить по бокалу вина.

— Я сделаю, что смогу, — сказал Джеси.

Сделаю, что смогу. (Я ведь не прошу тебя добровольно сдать донорскую кровь, сынок.)

Мне совсем не хотелось его оттолкнуть, он и так был уже далеко, очень далеко, на привязке, которая неведомым образом совсем истончилась. Стала такой тонкой, что ее ничего не стоило оборвать совсем. Я с ним попрощался.

День был на удивление хорош, солнце просто слепило, деревья стояли голые, по небу легко скользили облака. День выдался просто нереальный.

Сразу после полудня телефон зазвонил снова. Голос Джеси звучал вяло, глухо, без всяких интонаций.

— Прости, что я тебе соврал, — сказал он. Пауза. — Я принимал прошлой ночью наркотики. Сейчас я в больнице. Я сначала думал, что у меня стало плохо с сердцем, потом отнялась левая рука, и я вызвал «скорую».

— Только этого еще не хватало! — еле выдавил я из себя.

— Прости меня, пап.

— Где ты сейчас?

Джеси назвал больницу.

— Где это, черт возьми?

Я понял, что он прикрыл трубку рукой. Через некоторое время Джеси назвал мне адрес.

— Ты там где, в приемной? — спросил я.

— Нет. Я здесь с медсестрами. В кровати.

— Лежи там и жди меня.

Пока я одевался, позвонила его мать. У нее неподалеку была репетиция, и она хотела зайти к нам перекусить.

Я взял машину Тины, подобрал по дороге Мэгги, и в тот яркий солнечный день мы поехали в больницу. Доехав, запарковались, прошли мили три по бесконечным коридорам, поговорили с кем-то в приемном покое, прошли через массу автоматических дверей, разъезжающихся в разные стороны, мимо шутивших медсестер, мимо фельдшеров в голубых одеждах и дежурных врачей, повернули налево, потом направо к кровати номер 24. На ней лежал он. Бледный как смерть. Глаза его походили на мрамор, губы потемнели и потрескались. Под ногтями скопилась грязь. Над его головой негромко попискивал кардиомонитор.

Мать Джеси нежно поцеловала его в лоб. Я бросил на него прохладный взгляд, потом посмотрел на монитор и спросил:

— Что говорят врачи? — Коснуться сына я не мог.

— Они сказали, что сердце бьется быстро, но проблема не в нем.

— Тебе сказали, что сердечного приступа не было?

— Они так не думают.

— Они так не думают или они это знают?

Мэгги взглянула на меня осуждающе. Я тронул его за ногу и сказал:

— Это хорошо, что ты вызвал неотложку. — И чуть было не добавил: «Надеюсь, платить мне за это не придется» — но вовремя спохватился.

И тут Джеси заплакал. Он смотрел вверх — в белый потолок, а по щекам его катились слезы.

— Она победила, — проговорил мой сын.

— Кто?

— Хлоя. Она выиграла. Она там со своим бывшим приятелем радуется жизни, а я — здесь, в этой чертовой больнице. Она выиграла.

Я чувствовал себя так, будто у меня кто-то двумя длинными сильными пальцами вынимает из груди сердце. Мне казалось, я теряю сознание. Я сел.

— Жизнь очень долгая, Джеси. Тебе сейчас не дано знать, кто выиграл этот раунд.

— Как это могло случиться? — всхлипнул он. — Как такое могло произойти?

Мне казалось, я сам вот-вот заплачу. Господи, подумал я, сделай, пожалуйста, так, чтобы он перестал плакать.

— Она позвонила этому парню и трахнула его, — сказал Джеси, гладя мне в глаза с такой болью, что я отвел взгляд.

— Да, — беспомощно кивнул я, — дела обстоят не лучшим образом.

— Это точно, — сквозь слезы сказал сын, — не лучшим. Я спать не могу, даже глаза не могу сомкнуть. У меня из головы эти картинки не идут.

Я подумал, что от такого и впрямь можно преставиться, и сказал:

— Такая обостренность восприятия, мой дорогой, у тебя отчасти от кокаина. Он снижает защитную функцию, а потому все кажется гораздо хуже, чем есть на самом деле. — Какими бессмысленными могут быть порой слова, какими никчемными, трескучими, пустыми! Как лепестки цветов под гусеницами бульдозера.

— Что, правда? — спросил Джеси с интересом, как человек, в отчаянии хватающийся за соломинку.

Тем самым он подтолкнул меня к развитию темы. Я говорил минут пятнадцать, все это время мать не отводила взгляда от его лица. Я все говорил, говорил, говорил обо всем, что мог ему сказать. У меня было такое чувство, что я ищу что-то в темной комнате, ощупывая пальцами стены, роюсь в карманах, в ящиках стола, под раскиданной одеждой, там, у настольной лампы, судорожно ищу на ощупь правильную комбинацию слов, которая могла бы дать ему хоть мало-мальски убедительный ответ на этот его вопрос «Что, правда?», от чего ему бы хоть чуточку полегчало.

— Ты можешь выкинуть эту девушку из головы, Джеси, — подытожил я, — но кокаин тебе этого сделать не даст.

— Знаю, — отозвался он.

Они приехали в студию на репетицию, начал он. Весь день у него было такое чувство, что Джек что-то знает, но хочет это от него утаить. Может быть, Хлоя все время с ним плутовала, может быть, Морган был лучшим в мире… мало ли, что может быть? И тогда Джеси спросил приятеля:

— Ты знаешь что-то, о чем не хочешь мне говорить?

Джек, девушка которого была едва знакома с Хлоей, ответил отрицательно. Джеси нажал на него сильнее. Да нет, ничего нового не случилось, только то, о чем он рассказывал уже пять раз: она позвонила Моргану, тот сел на автобус и поехал в Кингстон. Они провели вместе вечер в ее квартире под звуки «крутой» музыки. А потом она его трахнула. Вот и весь сказ, сказал он, честное слово, больше ничего такого он не знает.

Потом кто-то принес кокаин. А семь часов спустя, когда все еще спали, Джеси на коленях ползал по ковру в поисках частичек наркотика, которые могли упасть со стола. Потом у него стала отниматься рука. Он вышел на ослепительный солнечный свет, отблески которого вспыхивали на крышах и боках машин, зашел в какой-то уже открывшийся бар, сказал, что ему нужно вызвать «скорую». Хозяин бара заявил: «Здесь мы этим не занимаемся».