Словарь Ламприера

— Мадам! — приветствует ее галантный Септимус, и компания поднимает в ее честь стаканы.

— Пейте до дна, мальчики мои, — поощряет она и пытается выполнить неустойчивый пируэт, который срывает шумные аплодисменты. Септимус пользуется всеобщим благодушным настроением.

— Друзья мои, — продолжает он, — сегодня здесь с нами находится один мой очень дорогой знакомый (собравшиеся с любопытством озирают комнату, кто бы это мог быть?). Молодой человек, брошенный в стремнину реки жизни. И если для сироты он еще слишком молод, то уже достаточно созрел для того, чтобы быть нашим другом. Поприветствуем вместе со мной моего партнера в сегодняшней игре, мистера Джона Ламприера!

Под поощрительные аплодисменты Ламприер предстает перед собравшимися. Септимус важно продолжает речь, пародируя интонации ученого лектора:

— А теперь, как известно всем знающим поварам, самый сочный, ароматный, самый великолепный, но одинокий свиной бок обречен на то, чтобы испытывать ущербность на пике своего совершенства, чтобы с шумом падать на землю с зенита своей славы в загонах Эвмея, если он лишен своей естественной спутницы, своей, так сказать, наложницы… Друзья мои, я говорю, конечно, о выпивке.

Поросячий клуб трижды ударяет стаканами по столу.

— Да, друзья мои, выпивка. Утешение покинутых жен, смазка нашего флота; и если она достаточно хороша для матросов и их бабенок, — призывно протянув руки, он продолжает заунывно, — то, разумеется, разумеется, она достаточно хороша и для нас?

Несколько реплик из зала: «Разумеется, хороша», «А то!» — подтверждают истинность сказанного.

— И поэтому мы играем.

Выговорив это, Септимус замолкает и меряет шагами пол, пальцы правой руки сосредоточенно прижаты к переносице, он весь погружен во внезапно нахлынувшие мысли. Интермедия.

— … возможно, это и не самая атлетическая из всех игр, она вполне может показаться скучной ученым мужам и даже hoipolloi , но зато у нее есть два неоспоримых преимущества. Первое, в ней участвуют ведра, нет, целые бадьи выпивки. — Поросячий клуб громким урчанием выражает одобрение, Септимус вдохновляет их. — А во-вторых, так или иначе, но это наша игра!

Ему отвечает обмирающий вздох — а-ах… Присутствующие обмениваются чувствительными взглядами, даже самые грубые и беспутные опускают взгляды долу. Кажется, на глазах у них наворачиваются слезы.

— Друзья мои, — окликает их Септимус, чтобы собрание не впало в полную слезливость, — нашим благополучием мы обязаны двум дорогим людям: нашей прелестной хозяйке, — приветственные крики в сторону Карги, — и тому, кто, возможно, сегодня вечером станет ее супругом, этому достойному прародителю… Архонту-басилею!

Видимо, это и есть интрига спектакля. Поросячий клуб шикает и свистит, со всех сторон летят ужасные угрозы, на лицах читаются явные признаки отвращения. Ламприер в замешательстве, он оглядывается в поисках объекта этой всеобщей ненависти.

— Вон там, вот он, — шепчет ему граф в промежутках между призывами: «Оторвать его сморщенные яйца!» и: «Разбить ему рожу!»

Старик, сидящий у камина с той стороны, где начинается лестница, пересекающая по диагонали дальнюю стену комнаты, и есть Архонт-басилей. Его когда-то величественное лицо хранит безжизненное выражение в дряблых складках. С отвисших губ по подбородку течет слюна, оставляющая длинный след на рубашке. Кажется, он не осознает, что стал предметом негативного внимания горланящего Поросячьего клуба. Годы выпили его жизнь изнутри, и сохранился лишь остов, но то, что всегда поддерживало его, по-прежнему восполняется сверх всех пределов, которые природе следовало ему отпустить; он вызывает отвращение, этот старый безобразник, он заслуживает смерти, но его пожизненное наказание в том, что эта скабрезная жизнь все длится, и это более жестоко, чем смерть. Омерзительный, непристойный обломок: да здравствует Король! Внимание его подданных, хотя и не в виде восхищения, поддерживает его жизнь, но сегодня ночью Король будет убит.

Септимус постепенно успокаивает толпу, подготавливая ее к началу игры. Карга хромает к середине сцены под шумное одобрение присутствующих, а кавалеры объединяются в пары игроков.

— Желаю удачи, — с азартом в голосе подбадривает граф Ламприера.

В дальнем углу две самые добропорядочные куртизанки открыли тотализатор, они деловито выкрикивают ставки и принимают пари в монетах и векселях разного рода. На Ламприера ставят не больше одного к шести (и то лишь благодаря Септимусу). Фаворитами при соотношении 13:8 становятся Уолтер Уорбуртон-Бурлей и Боксер (бочкообразный субъект с косящим взглядом). Ламприер медленно скатывается до одного к десяти. Настоящие деньги проплывают мимо него. Букмекерши кажутся ему знакомыми, но прежде, чем он успевает задуматься над этим, он видит, как Септимус протягивает им кошелек, полный монет, который после непродолжительного колебания принимается, и рейтинг Ламприера внезапно прыгает до одного к четырем.

Тем временем Карга раздает участникам игры ломти жареной свинины и выставляет на центральный стол целую батарею бутылок. Здесь бутылки всех видов, размеров и цветов, некоторые оплетены рафией, другие запечатаны воском, и перед каждой бутылкой она ставит маленький глиняный кубок с вытисненной на нем буквой. Всего кубков двадцать шесть. На другой стороне комнаты на маленький столик ставится чаша с черными бобами. Что-то шевелится в памяти Ламприера, какой-то смутный отклик на эту иконографию, но он не понимает какой, и прежде, чем он успевает вдуматься в это, к нему с торжественным видом приближается Септимус. Ламприер начинает шепотом излагать ему свои сомнения: что он здесь, собственно, делает, что здесь вообще происходит? Но его партнер по игре небрежно отметает эти вопросы как метафизические и не стоящие серьезного отношения.

— Но это совсем не то, что я думал, — шипит ему Ламприер.

— Просто руководствуйтесь тем, что делают другие, — советует Септимус, вгрызаясь в кусок свинины с тарелки Ламприера, — и перестаньте шипеть.

Почти все игроки нашли себе партнеров, последние пари заключены, и игра, кажется, вот-вот начнется. Карга вздымает свою клюку в полном молчании.

— Игра кубков! — визгливо провозглашает она.

— Хрю! — хрюкают Септимус, граф и прочие игроки.

— Приз ожидает победителя, так приступим же к игре!

— Пифойгия! — восклицают все присутствующие, за исключением Ламприера. «Пифойгия?»

— А каков приз? — спрашивает он Септимуса, когда шум смолкает.

— Сами увидите, — отвечает Септимус.

Карга отходит к камину. Первая пара игроков занимает свои места.

— Ешьте больше свинины, — советует ему Септимус, и граф согласно кивает.

— Чем больше свинины, тем выше шансы, — подтверждает он.

Первая пара уже приступила к первому раунду. Один из игроков осушает стоящие перед ним кубки по порядку: арак, бренди, вермут и так далее, тогда как его партнер занял позицию возле чаши с бобами.

— Следите за ритмом, — настойчиво говорит Септимус, — ритм — это все.

После того как осушается каждый третий кубок, игрок в дальнем конце комнаты вынимает один боб и запускает его по тщательно рассчитанной параболе в пустой кубок, который пьющий игрок держит перед собой, в то время как другой рукой тянется к следующему. Из девяти брошенных бобов только три долетают — динь! — до подставленного пустого кубка, которые тут же снова наполняются, для того чтобы в игру могла вступить следующая пара.

— Слабый раунд, — изрекает граф.

К тому моменту, как первые игроки заканчивают этот раунд, тот, который пил, уже шатается, и его скромные возможности вызывают у зрителей лишь презрительные смешки.

— Хоэс! — выкрикивает Карга.

Это служит началом второго раунда игры, и первая пара игроков опускается на колени, первый перед Архонтом-басилеем, а второй перед той самой Каргой. Кажется, они что-то просят у них, но безрезультатно. Тем временем свои места заняла вторая пара игроков, один пьет, другой бросает, бросает и пьет, зубровка, имбирное пиво — пс-с-т, динь! — коньяк, ликер, мадера и так далее, пока пять попаданий из шести возможных, довольно неплохо.