Великая надежда

— Вы разве не знаете: скотобойни открылись, народ штурмует скотобойни. Опять они играют в блаженненьких!

— Давайте и мы с ними играть! — сказал парень.

Когда они пришли на скотобойню, небо над ними нахмурилось. У парня вовсю шла кровь. Они держались за руки. Издалека грохотали орудия, сирены насмешливо и пронзительно верещали: «Тревога — отбой — отбой — тревога…»

Сбившись в ком, вопя, люди с воздетыми кулаками ввалились в черные скотобойни.

Барахтайтесь в собственной тленности — она никогда вас не насытит. Вы, глухие, вы, немые, вы, колеблющиеся, неужели не мутит вас во всякую пору, когда вы жаждете насытиться?

Но никто не различал грохота вещей в грохоте орудий. Большое стадо желало само себя принести в жертву. Отдайте нас волку!

К воротам бойни прислонился незнакомый молодой пастух, легкими перстами он играл на своей свирели:

Песнь беззащитности, песнь против волка. Люди безучастно пронеслись мимо. Отдайте все, отдайте все!

Эллен оглянулась на него, но ее уже тащили дальше. Ступени вели вверх. Глубоко внизу солдаты образовали цепочку. Цепочку из пота и гнева, последнюю цепочку, последнее украшение этого мира.

Их юные лица, словно из выщербленного камня, были обращены навстречу штурмующим.

Приказ был: разделите последние припасы! Но последнее неделимо.

Какой был приказ?

Огонь!

Там никто не смеется? Затрещали выстрелы. Там никто не плачет?

Эллен вскрикнула. Рука парня легко высвободилась из ее руки, он стал падать.

Цепь порвалась. Обезумевшие люди штурмовали скотобойню. Навстречу им громыхнул тяжелый холод, спички вспыхивали и беспомощно гасли. Передние упали, остальные, давя лежащих, бросились прочь. Эллен поскользнулась, чуть не упала, но удержалась на ногах. Забитый скот громоздился горами, мясо сверкало над мародерами белым металлическим блеском — приманка в западне.

Эллен отшвырнуло в загон. Ее одежда пропиталась жиром. Эллен окоченела ото льда, соль разъедала ей кожу. Издали она по-прежнему слышала крики остальных — люди метались, оскальзывались, падали, и на них наступали другие. Мясо, их собственная добыча, завладевало ими.

Наверху у старых ворот юный пастух играл, чисто выводя мотив:

Но Эллен его не слышала.

Эй, что ты приносишь им из преисподней? Она бессознательно рванула, рванула на себя белое, беззащитное мясо и прижала его к себе. Бежавшие навстречу попытались его у нее отнять, но она держала крепко; мясо все время норовило выскользнуть у нее из рук, но она держала крепко. Она поволокла мясо вверх по залитой кровью лестнице.

— Где ты? — Она стала звать парня, но никто ей не ответил. Бледная от ужаса, стояла она посреди огромной шумной бойни. Солнце исчезло.

— Что ты за него хочешь? — спросила какая-то женщина и жадно уставилась на мясо.

— Тебя, — мрачно ответила Эллен и крепче прижала к себе мясо.

Тут она услышала поверх шума и грохота песню незнакомого пастуха:

Стало темно. Двое мужчин с криком нахлестывали корову и гнали ее вперед. Эллен заплакала.

— Эй, о чем ты плачешь?

— О вас, — крикнула Эллен, — и о себе!

Громыхание орудий раздавалось теперь совсем близко. Мужчины нетерпеливо промчались перед ней в ворота. Мясо выскользнуло у нее из рук. Она не стала его поднимать.

Великая надежда

Эллен на четвереньках выползла из подвала и слева от себя заметила лошадь. Лошадь лежала и хрипела, и глаза ее с бесконечной доверчивостью были устремлены на Эллен, а от ее ран уже тянуло сладковатым запашком гниения.

— Ты права, — убежденно сказала Эллен, — не надо сдаваться… Не сдавайся… — Она отвернулась, и ее вырвало. — Почему… — сказала она лошади, — почему все так мерзко, так подло? Почему нам обязательно надо хлебнуть такого унижения, такого презрения — и только потом мы пускаемся на поиски? — Ветер закружился и дохнул ей в лицо теплым дурманящим тлением, это было все тление мира, взятое вместе.

Лошадь оскалила зубы, но у нее уже не было сил поднять голову. — Не сдавайся, — беспомощно повторила Эллен. Она зашаталась, присела на корточки и ухватилась за лошадиную гриву, слипшуюся от крови. На небе стояло светлое пятно, окутанное пороховым дымом. — Солнце маскируется, — сказала Эллен в утешение лошади, — вот увидишь… ты не бойся… На самом деле небо голубое…

Небо было хорошо видно. Дом напротив исчез. Первоцвет на краю воронки простодушно выставил из развороченной земли свои свежие цветы. — Бог насмехается, — сказала Эллен лошади, — почему Бог насмехается? Почему?

Но лошадь не дала никакого ответа, а просто посмотрела на нее еще разок — уже изменившимся, смертельно испуганным взглядом, — а потом, напрочь отметая самонадеянные вопросы, коротким рывком вытянула ноги.

— Почему, — крикнула Эллен, пытаясь перекричать завывание снаряда, — почему ты испугалась?

Из глубины подвала она слышала высокие и жалкие голоса взрослых, звавших ее назад. Она решительно выпрямилась во весь рост и побежала в сторону города. Она бежала быстро и упруго, легкими, ровными шагами и ни разу не обернувшись. Бежала к Георгу, к Герберту, к Ханне, к Рут и к танцующим вишневым деревьям. Она смутно угадывала в той стороне атлантическое побережье, и тихоокеанское, и берег Святой земли. Она хотела к друзьям. Она хотела домой.

Развалины вырастали, как барьеры, на ее пути; вокруг — выжженные руины, они, как слепые солдаты, пустыми оконными глазницами пялились на пугливое солнце, вокруг танки, вокруг команды на чужом языке.

Что же может случиться? — думала Эллен. Она бежала между пушек, руин и трупов, среди шума, беспорядка и запустения, и тихо кричала от счастья. Это продолжалось, пока силы ее не покинули. Из светло-лиловых кустов сирени высунулся ствол орудия. Она хотела проскочить мимо. Чужой солдат левой рукой быстро и грубо дернул ее в сторону. Со стороны орудий раздалась команда. Солдат отвернулся и выпустил Эллен.

В этом месте решетка парка была разворочена. Густой запущенный кустарник принял ее и опять отпустил. Высокая и зеленая стояла трава. Вдали на молодом деревце висела военная форма, по которой уже нельзя было определить, прячется ли внутри нее человеческое тело. А больше никого и видно не было. За спиной у Эллен совсем близко еще раз грохнуло в свежеразвороченную землю. Высоко взлетели обломки камней, комья земли и посыпались ей на плечи. Как будто стайка мальчишек кидалась в нее всем этим из-за куста.

Но чем дальше она шла в середину сада, тем тише становилось.

Шум боя схлынул, как не бывало. Словно беззвучный орудийный выстрел, обрушился с неба весенний вечер и накрыл всех сразу.

Эллен перепрыгнула через ручей. Деревянный мостик разбило снарядом. Белые лебеди исчезли. Канула в никуда их безудержная и бесстрашная настырность. Те, кого еще можно было кормить, не брали хлеба из рук у детей. Стекло метеобудки было разбито, торчащая стрелка навсегда застыла на отметке «переменно». По усыпанной гравием дорожке не появлялась из-за угла ни одна няня в белом платье. Трудно было поверить, что когда-то в этом саду были сторожа.

На детской площадке, в песочнице, лежали трое мертвых. Они лежали как попало, словно заигрались и не услышали, что их зовут мамы. А теперь они уснули и не увидели света в другом конце своего туннеля.