Посылка

— Невероятно,— пробормотал он.— Здесь, в этом доме.

— Именно,— произнес Пресвитер.

Тальберт в изумлении помотал головой.

— Подумать только,— произнес он.

Пресвитер остановился перед стеклянной стеной, и, притормозив, Тальберт заглянул в контору. По богато обставленному кабинету вышагивал молодой человек в полосатом шелковом жилете с медными пуговицами, он живо жестикулировал длинной сигарой, а в кожаном кресле, скрестив ноги, сидела млеющая от восторга блондинка с пышными формами.

Молодой человек на мгновение остановился, махнул рукой Пресвитеру, улыбнулся, после чего вернулся к вдохновенной диктовке.

— Один из наших лучших работников,— сообщил Пресвитер.

— Однако,— пробормотал, запинаясь, Тальберт,— мне казалось, этот молодой человек работает...

— Совершенно верно,— подтвердил Пресвитер.— А в свободное время он также работает у нас.

Тальберт двинулся дальше на онемевших от волнения ногах.

— Но я не понимаю,— сказал он.— Мне казалось, что организация должна быть укомплектована людьми вроде Брюна или Буллока.

— Они служат всего лишь средством распространения,— пояснил Пресвитер.— Наши рупоры, можно сказать.— Творцы же происходят из более высоких слоев: руководители компаний, государственные деятели, самые лучшие комики, редакторы, романисты...

Пресвитер прервался, когда дверь одного из кабинетов открылась и оттуда выскочил упитанный бородатый человек в охотничьем костюме. Оттеснив их плечом, он промчался мимо, бормоча себе под нос проклятия.

— Обратно на волю? — любезно поинтересовался Пресвитер.

Дородный охотник застонал. Это был стон из глубины души. Он неуклюже затопал прочь, весь в тоске по вельду.

— Невероятно,— проговорил Тальберт.— И такие люди тоже?

— Именно,— сказал Пресвитер.

Они шли вдоль рядов рабочих кабинетов, Тальберт смотрел на все глазами экскурсанта, Пресвитер изображал улыбку китайского мандарина, полковник кривил рот, как будто его заставляли поцеловать жабу.

— Но с чего же все началось? — спросил озадаченный Тальберт.

— Это тайна, канувшая в вечность,— сказал Пресвитер,— затянутая пеленой эпох. Хотя наше предприятие имеет весьма достойное прошлое. Великие люди внесли в наше дело свою лепту: Бен Франклин, Марк Твен, Диккенс, Суинберн, Рабле, Бальзак, о, список почетных участников велик. Шекспир, конечно же, и его друг Бен Джонсон. Если продвинуться еще назад, то Чосер, Боккаччо. Еще дальше — Гораций и Сенека, Демосфен и Платон. Аристофан, Апулей. Даже при дворе Тутанхамона делалось наше дело, в темном храме Аримана, под куполом дворца Кубла-хана. С чего все началось? Кто знает? Во многих первобытных пещерах находят нацарапанные на скале рисунки определенного толка. И среди нас есть те, кто верит, что они были сделаны кемто из самых первых членов братства. Хотя, конечно, это всего лишь легенда...

Они теперь дошли до конца коридора и двинулись вниз по пологому пандусу.

— Должно быть, все это требует невероятных капиталовложений,— заметил Тальберт.

— Господи сохрани,— провозгласил Пресвитер, внезапно останавливаясь.— Не путайте нашу работу с уличной торговлей. Наши работники делают все добровольно, в удобное для них время, сообразно своим талантам, не думая ни о чем, кроме дела.

— Прошу прощения,— сказал Тальберт. Затем, собравшись с духом, спросил: — А какого дела?

Пресвитер задумался, затем медленно вынырнул из своих размышлений и заложил руки за спину.

— Дела любви,— сказал он,— что является противоположностью ненависти. Естества, что является противоположностью искусственного. Гуманности, что является противоположностью бесчеловечности. Свободы, что является противоположностью насилия. Здоровья, что является противоположностью болезни. Именно, мистер Бин, болезни. Болезни, называемой фанатизмом, пугающе прилипчивой болезни, которая марает все, к чему прикасается, обращает тепло в озноб, радость — в чувство вины, добро — в зло. Какое дело? — Он выдержал драматическую паузу.— Дело жизни, мистер Бин, что является противоположностью смерти!

Пресвитер многозначительно воздел указательный палец.

— Мы сами видим,— произнес он,— как армия беззаветно преданных воинов движется на оплоты ханжества. Рыцари братства со справедливой и радостной миссией.

— Аминь,— с трепетом произнес Тальберт.

Они вошли в большую, разделенную на ячейки комнату. Тальберт увидел людей: некоторые печатали, некоторые писали, кто-то просто смотрел перед собой, некоторые говорили по телефону на множестве разных языков. Выражение всех без исключения лиц было возвышенно-сосредоточенным. В дальнем конце помещения человек втыкал штыри на моргающем многочисленными глазками коммуникаторе.

— Комната для подмастерьев,— пояснил Пресвитер, где мы растим наше будущее...

Он быстро умолк, когда из одной ячейки вышел молодой человек и направился к ним, сжимая в руке бумаги, улыбка играла у него на губах.

— Оливер,— произнес Пресвитер, кивнув.

— Я придумал шутку, сэр,— сказал Оливер.— Можно мне?..

— Ну разумеется,— сказал Пресвитер.

Оливер прочистил склеившееся от волнение горло, после чего рассказал анекдот о маленьком мальчике и девочке, которые следят за парной игрой на теннисном корте нудистов. Пресвитер улыбнулся, кивнул. Оливер поднял расстроенные глаза.

— Нет? — уточнил он.

— Это не лишено веселости,— подбодрил Пресвитер,— однако в том виде, в каком оно сейчас, слишком уж отдает историями на тему «герцогиня — дворецкий» из категории «женщина в ванной». Не говоря уже о том, что здесь очевидно разыгрывается популярный двойной гамбит «священник — барменша».

— О сэр,— горестно произнес Оливер,— у меня никогда не получится.

— Глупости,— возразил Пресвитер, прибавив ласково: — Сынок. Эти коротенькие побасенки, как ни странно, придумывать сложнее всего остального. Они должны обладать убедительностью, ювелирной точностью, сообщать нечто важное и своевременное.

— Да, сэр,— забормотал Оливер.

— Справься у Войцеховски и Сфорцини,— предложил Пресвитер.— И еще у Ахмеда Эль-Хакима. Они помогут тебе разобраться в базовой схеме. Хорошо? — Он похлопал Оливера по плечу.

— Да, сэр.— Оливер сумел выдавить улыбку и возвратился в свой отсек.

Пресвитер вздохнул.

— Печально,— сообщил он.— Он никогда не достигнет класса «А». На самом деле его вообще не должно было быть среди сочинителей...— он неопределенно развел руки,— причиной всему сентиментальность.

— В каком смысле? — спросил Тальберт.

— Да вот,— ответил Пресвитер.— Именно его прадед двадцать третьего июня тысяча восемьсот сорок восьмого года сочинил историю о коммивояжере, первый чисто американский анекдот.

Пресвитер и Пископ на минуту склонили головы в почтительном молчании. Тальберт сделал то же самое.

— Вот так обстоит дело,— произнес Пресвитер. Они спустились по лестнице обратно и сидели в гостиной, потягивая шерри.

— Может быть, вы хотите узнать что-нибудь еще,— спросил Пресвитер.

— Только одно,— сказал Тальберт.

— И что же, сэр?

— Зачем вы показали мне все это?

— Да,— вставил полковник, протягивая руку к кобуре,— в самом деле, зачем?

Пресвитер внимательно посмотрел на Тальберта, подбирая слова для ответа.

— Вы еще не догадались? — спросил он наконец.— Нет. Вижу, что не догадались. Мистер Бин... вы для нас человек небезызвестный. Кто же не слышал о ваших работах, о вашей беззаветной преданности пусть иногда и непонятным, но всегда великим делам? Разве можно не восхищаться вашей самоотверженностью, вашей целеустремленностью, вашим гордым пренебрежением устоями и условностями?

Пресвитер сделал паузу и подался вперед.

— Мистер Бин,— произнес он мягко,— Тальберт,— могу я вас так называть? — мы хотим, чтобы вы были в нашей команде.

Тальберт ахнул. Руки у него задрожали. Полковник облегченно выдохнул и опустился на спинку стула.

Ошарашенный Тальберт не издал ни звука, поэтому Пресвитер продолжил: