Свидание в Брюгге

— В этом-то и суть! — подхватила Метж, воодушевляясь. — Надо все выяснить.

— Так как же, Жюльетта? — не унимался Оливье. — «That is the qestion» [12]. Ответьте, пожалуйста. Необходимо восстановить картину преступления.

— Лично я к вашим услугам, — заявил Фред, направляясь в угол комнаты.

— Хватит, перестаньте! Этот тип способен на все!

Жюльетта резко поднялась и бросила салфетку на стол.

— Вы мне отвратительны. Все! Все мужчины отвратительны!

— Стало быть, — вопросил Оливье, — достаточно только чтобы мужчина писал на виду у публики, и вы уже зачисляете его в неисправимые развратники?

— Прекрасно! Значит, вы специально так делаете! Но послушайте, вы, сборище идиотов, посмотрела бы я, как бы вы рассуждали, если б вам довелось в семилетием возрасте встретиться в лесу с мужиком, который у вас на глазах спустил бы штаны. Со мной это случилось, да! В Булонском лесу! Я не смогу никогда это забыть! И я вас ненавижу, ненавижу!..

Жюльетта отчаянно замотала своей пышноволосой головой, и на ее лице выразилось такое ожесточение, какое бывает на японских масках гнева. Воспоминание невыносимо жгло ее, она уже не помнила себя от ярости, и сейчас любая шутка была бы неуместна, но ее гнев шокировал своей несоразмерностью с поводом, его вызвавшим, ибо общий тон, может, и был грубоватым, но отнюдь не разнузданным, как в былые времена в интернате.

— Прошу вас, Жюльетта, не надо, — взмолился Оливье. — Мы не хотели вас оскорбить.

Жюльетта стояла, полная решимости уйти, но теперь она растерялась. Опять, как и всегда, она не понимала чего-то главного, того, что было так естественно для других людей, — в таких случаях она чувствовала себя лишней и досадовала на себя.

— Да, конечно, раз так… — лепетал расстроенный Фред, заливаясь краской. — Конечно…

Робер подошел к Жюльетте и попытался усадить ее. Но она так сопротивлялась, — какая она, оказывается, сильная, удивился Робер, — что он не стал настаивать. Однако, когда ее коснулась маленькая ручка златокудрой Лидии, что-то шепнувшей ей на ухо, Жюльетта послушно повиновалась. Подперев голову руками и облокотившись на стол, она сидела так несколько минут, безучастная к возобновившемуся разговору.

Потом подняла голову. Японская маска исчезла. Жюльетта встала и направилась к комнате, где спала Домино, — и было похоже, что это ожил персонаж Дельво.

— Она меня очень беспокоит, — сказал Оливье Роберу. — Очень. — Он смачно икнул, но, не теряя достоинства, продолжал: — Я, конечно, знал, что она скорее пантера, чем ягненок, однако такого я не ожидал. Мне тебя жаль!

— Она раздражена, — сказала Метж.

— Еще бы! — воскликнула Лидия. — Вы, наверное, и не представляете себе, какое отвратительное зрелище являете собой.

Оливье отвесил поклон.

— Спасибо за откровенность, — сухо произнес Робер. — У нас тут, конечно, не чайный салон и не показ коллекции Бальмэна.

— Робер прав, — резко вмешался Оливье, в нем уж совсем ничего не осталось от маркиза, — вы, милые дамочки, изрядно нам надоели.

Лидия собрала свои вещи, валявшиеся на столе: зажигалку в крокодиловой коже, пудреницу, помаду, мундштук и сигареты «Филип Морис» — бросила все это в сумочку и вышла.

— Двумя меньше! — заключил Оливье.

Слышно было, как Лидия вошла в комнату, где спала Домино. До них донесся легкий, словно шелест ручья, шепот, прерываемый всхлипываниями.

Тогда Оливье опять вложил в магнитофон обойму непристойностей и стал остервенело подпевать хору:

Метж молча ела, пила. Фред бросал на «стариков» виноватые взгляды. Оливье, хоть и перебрал немного, понял их смысл и поспешил утешить Фреда:

— Ты, проказник, тут ни при чем!

Он маленькими глотками стал отхлебывать свой кофе без кофеина. И тут ему на память пришел один забавный случай. Однажды, в перерыве между Бюффе и черным рынком — он перепродавал лекарства, — Оливье зашел в отель «Трансатлантик» (один из отелей Габеса) и спросил чашку кофе без кофеина. Дело было в Тунисе, близ красавицы Джербы. Прислужник был удручен. «Ты хочешь кофе без кофе, как это возможно? Ах, мой господин! Где есть кофе без кофе? Кофе без кофе!» Он просто впал в транс, этот сын песков. Кофе без кофе!

Но бог с ним, с арабом, а раз уж Оливье пил кофе, он соглашался расплатиться за эту черную влагу одной бессонной ночью, тем более что он выпотрошил наконец свое слишком набитое прошлым нутро.

— И подумать только, — вздохнул Оливье, — мы тут убиваемся из-за всякой хреновины, а в это время в Алжире какая-нибудь хрупкая девчушка подкладывает бомбу под скамейку, на которой устроился офицер французских парашютистов, а французский мэр пулей из револьвера отправляет на тот свет, может быть, какого-нибудь феллаха — и каждый убежден при этом, что именно он спасает цивилизацию!

Фред ухмыльнулся.

— Ты, конечно, здорово накачался, — сказал ему Оливье, — но ты вполне понимаешь, что к чему. И тебе на все начхать! Алжир? Мол, мне-то что, пусть французы и расхлебывают! Тебя давно уже не трогает, что америкашки купили тебя со всеми твоими потрохами. Лишь бы были бабы, а остальное — не твоя забота!

— И правда, — ответил Фред миролюбиво, но не уступчиво. — Плевать мне на вашу войну, на ваше маки и Сопротивление, плевать я хотел и на Алжир и на Венгрию! Мне в высшей степени наплевать, где служить медицине — в деревне, в Брюсселе, в Панаме или в Лос-Анджелесе. И все эти ваши выкрутасы меня абсолютно не трогают!

Робер насторожился. Дело принимало серьезный оборот. Однако он не мог оторвать глаз от Дельво, от этих женщин, повернувшихся к публике обнаженной спиной и шествовавших в печальном кортеже, который художник вел дорогой древних римлян: по крупным каменным плитам, через триумфальные арки с хороводом античных фигур.

— Тебе и на больных плевать, и на Ван Вельде, который мог бы подохнуть по твоей милости, — неумолимо заключил Оливье.

У Фреда вырвался какой-то неопределенный жест.

Должно быть, это означало: «Мне двадцать три года, Сюзи — шлюха, а муж ее — идиот. И с такими вот учителями неизвестно чего ждать от завтрашнего дня. А писать я имею полное право, где хочу, тем более что я это делаю вполне прилично. Нет, в самом деле — что тут плохого? И катитесь вы!..»

Робера удручало, что у них с Жюльеттой обострились отношения: выходит, каждый из них тянул в свою сторону. Они не понимали друг друга. Они говорили на разных языках. Китайский мандарин и представительница племени инков. А после рассказа жены о случае в Булонском лесу он совсем расстроился. Жюльетта никогда ни словом не обмолвилась об этом эпизоде, хотя он многое мог бы объяснить в ее поведении. А она только сейчас, в присутствии чужих людей, поведала эту историю, словно хотела бросить ему вызов. И сегодняшняя ее откровенность была для него так же оскорбительна, как и вчерашнее молчание.

Глава IV

— Робер, — сказал Оливье, немного успокоившись, — ты не однажды спрашивал меня, что происходит в голове больного. Вот послушай эту запись, я сделал ее сегодня ночью у постели Ван Вельде. Довольно любопытно.

Оливье нашел нужную катушку, включил магнитофон. Пока лента перематывалась, они слышали лишь визгливую скороговорку. Но вот пленка раскрутилась, Оливье отрегулировал звук, и до них донесся нормальный, хотя и приглушенный человеческий голос. Трудно сказать, что именно искажало его: плохая запись или самое состояние человека — полусна-полубодрствования.

Робер сидел весь внимание, подперев голову руками и опершись на колени.

«— Скажите, мосье Ван Вельде, что вы сейчас видите? — спрашивал Оливье».

Странно было слышать Оливье в то время, как он молчал. До сих пор Робер не мог привыкнуть к этому отторжению человека от самого себя — явлению, обычному на радио и телевидении.