Обед в ресторане «Тоска по дому»

— Не понимаю, — сказал им Эзра.

— Давай начнем все сначала, — сказал Коди.

— Это что — шутка? — спросил Эзра. — Да? Шутка?

— Мы с Рут… — начал Коди.

Но Рут перебила его.

— Эзра, милый, послушай, — сказала она, шагнув вперед. На ней был темно-синий костюм, который Коди купил ей для поездки, и туфли с тонкими ремешками, на высоких каблуках. И хотя стоял удивительно жаркий августовский день, кожа ее казалась прохладной, сухой, словно напудренной, и веснушки ярко выступали на ней. — Эзра, ей-богу, мы не думали, что все так получится, нам это и в голову не приходило — ни мне, ни Коди.

Эзра застыл в ожидании. Смысл сказанного, видно, еще не доходил до него. Спиной он упирался в огромную старую ресторанную плиту, как бы отступив перед этой новостью.

— Все получилось само собой, — сказала Рут.

— Ты не понимаешь, что говоришь, — сказал Эзра.

— Эзра, милый…

— Ты никогда так не поступишь. Это неправда.

— Видишь ли, я сама не понимаю, как получилось, что мы с Коди… Конечно, надо было раньше сказать тебе, но я думала, это просто… Просто глупость… Он такой умный, такой важный, он мне не пара; это просто сон какой-то, понимаешь…

— Но должно же быть всему объяснение… — сказал Эзра.

— Мне очень жаль, что так получилось, Эзра.

— Наверняка сейчас все пойму, — сказал он. — Подождите минутку. Дайте сообразить…

Они ждали, но он молчал. Прижал пальцы ко лбу, будто решал какую-то сложную загадку. Немного погодя Коди тронул Рут за локоть.

— Ну, до свидания, Эзра, — сказала она. И они с Коди ушли.

В машине Рут всплакнула. Не разрыдалась, нет, но, отвернувшись к окну, тихонько пошмыгала носом.

— Тебе плохо? — спросил Коди.

Рут покачала головой.

— Ты передумала?

Она снова покачала головой.

Они собирались ехать поездом — так хотела Рут, она еще никогда в жизни не ездила поездом — в Нью-Йорк, где решили обвенчаться. Из ее родни, сказала она, почти все перемерли, а тем, кто еще жив, нет до нее дела; так что совершенно незачем устраивать свадьбу в ее родном городке, что же касается родных Коди… Все ясно без слов. На первых порах они поживут в Нью-Йорке, а дальше все постепенно утрясется.

Рут сняла белую перчатку, уже посеревшую по швам, скомкала ее и вытерла слезы.

Возле Пенсильванского вокзала Коди нашел автостоянку, где принимали плату за неделю вперед. Ехать поездом, разумеется, было большой морокой, но ради Рут он был согласен на все. А она уже заметно ожила. Спросила у Коди, как он думает, будет ли в поезде вагон-ресторан — «обеденный вагон», как она выразилась. Коди сказал, что должен быть. На стоянке он взял у служащего квитанцию и, крякнув, вылез из-за руля. За последнее время он слегка располнел. Он вытащил из багажника чемодан Рут. Она не привыкла к высоким каблукам и неуверенно ковыляла рядом, то и дело царапая по тротуару.

— Надеюсь, я скоро привыкну к ним, — успокоила она.

— Но ты не обязана ходить на каблуках, если не хочешь.

— Нет, обязана, — возразила она.

Коди взял ее под руку и провел в здание вокзала. Неожиданная прохлада огромного, гулкого помещения, казалось, ошеломила ее. Она умолкла и, пока Коди ходил за билетами, только озиралась вокруг. Женщина из очереди, наклонившись к окошку, спорила с кассиршей насчет стоимости билета, мужчина в ослепительно белом костюме повернулся к Коди и закатил глаза, безмолвно намекая на безнадежность ситуации. Коди сделал вид, что не заметил этого. Он оглянулся, словно желая посмотреть, сколько за ним скопилось народу, и молодая полная женщина с ребенком тут же улыбнулась ему, будто только и ждала, когда он обернется.

— Коди Тулл, — произнесла она.

— Да…

— Я Джейн Лаури. Ты помнишь меня?

— Джейн! Джейн Лаури! Рад видеть тебя. Очень рад… А это твоя дочка?

— Да. Поздоровайся с мистером Туллом, Бетси. Мистер Тулл и твоя мамочка учились в одном классе.

— Значит, ты замужем, — сказал Коди, продвигаясь вместе с очередью вперед. — Нет, надо же…

— Помнишь, как я явилась к тебе без приглашения? — Она засмеялась, и в наклоне ее головы на миг ожила та девушка, которую он знал когда-то.

Он вспомнил — их дом находился на Бушнелл-стрит. У нее были на редкость красивые волосы, которые до сих пор отливали золотом, только сейчас она их коротко подстригла.

— Я тогда была в тебя влюблена, — сказала она, — господи, ты небось решил, что я круглая идиотка…

— Вы с Эзрой играли тогда в шашки, — напомнил он.

— С Эзрой?

— С моим братом.

— А разве у тебя был брат?

— Конечно, был и есть. Вы с ним целый вечер играли в шашки.

— Как странно, а я думала, у тебя только сестра. Как ее звали?.. Дженни. Она была такая худущая, всю жизнь я завидовала ей. Она могла есть что хотела и никогда не поправлялась. А что она делает сейчас?

— Дженни? Учится в медицинском. А у Эзры — ресторан.

— В ту пору у меня была сокровенная мечта, — сказала Джейн. — Проснуться однажды утром и увидеть, что я превратилась в Дженни Тулл. Но я напрочь забыла, что у тебя был брат.

Он открыл было рот, чтобы ответить ей, но мужчина в белом отошел от окошка, и настала очередь Коди. А пока он покупал билеты, Джейн у другого окошка занялась оформлением своих.

Больше он не видел Джейн, хотя высматривал ее в поезде. Странное было у него ощущение — она как бы окунула его в прошлое. Покачиваясь на сиденье рядом с Рут, он держал в своей руке ее маленькую загрубевшую ладонь, но ему нечего было ей сказать. Обрывки похороненных воспоминаний застали его врасплох. Запах мела в классе геометрии; пьянящее чувство восторга весной, в последний день школьных занятий; резкий стук бейсбольной биты на площадке. Он увидел себя летним вечером в придорожной закусочной, ослепительно высвеченной в кромешной тьме, почуял соленый жирный запах жареной картошки, увидел своих дружков, которые дурачились у обочины. Услышал голос какой-то своей давней девушки, нудный и недовольный: «Позвал меня в кино — я согласилась, а ты сразу же передумал и сказал: „Пойдем поиграем в кегли“, и я опять согласилась, а теперь ты говоришь: „Давай лучше в другой раз“, как будто все, чего ты хотел, тебе уже не нужно…» Потом он услышал голос матери, которая говорит Дженни: «Не горбись», ему: «Не ругайся» — и спрашивает у Эзры, почему он не может дать сдачи задире-хулигану, на что Эзра ответил: «Хочу проскользнуть по жизни, как вода», и Коди (который хотел пройти по жизни, как кремень) рассмеялся; он и сейчас слышал тот свой смех. Он услыхал, как Эзра спрашивает: «Почему на огурцах больше нет пупырышков?» и «Коди, ты не пойдешь со мной в школу?». Он увидел, как Эзра, неуклюже изогнув свое детское, в цыпках запястье, прицеливается дротиком с красными перышками; увидел, как Эзра бежит к телефону с криком: «Я подойду! Я подойду!», полный надежды и радости, моложе на целую вечность. Вспомнил, как Кэрол или Карен, перечисляя недостатки Эзры, назвала его «мужчиной с материнской жилкой» — кажется, именно так. И только сейчас до него дошло: он потому и бросил ее, что она совсем не поняла Эзру, не оценила этого человека. И тут Рут сжала его руку и сказала:

— Теперь всю жизнь буду ездить только на поезде, это гораздо лучше, чем автобусом. Правда, Коди? Коди! Правда?

Поезд повернул с высоким, пронзительным свистом, заставшим Коди врасплох. На мгновение Коди показалось, что он услышал музыку — мелодию, сыгранную на дудочке, сгусток нот, обрывок песенки, принесенный ветром и острой болью отозвавшийся в его сердце.

6. Пляжи на луне

Два-три раза в год она ездит на ферму — проверить, все ли там на месте. Везет ее туда на машине сын, Эзра; она берет с собой метлу, совок, тряпки, большой мешок для мусора, ведро и банку с пастой для чистки раковин. Эзра спрашивает, почему все это нельзя оставить на ферме, но она знает: там все пропадет. Посторонние люди, которые без ведома и разрешения хозяев появляются на ферме, унесут, растащат все. Ох эти посторонние — мальчишки, влюбленные парочки, шайки хулиганистых подростков. Без злости она и думать о них не может. Как только машина сворачивает с шоссе и, подпрыгивая на ухабах, подъезжает к ферме, она видит весь этот мусор: раскиданные среди сорняков банки из-под пива, висящие на кустах обрывки туалетной бумаги. Заброшенный участок покрыт дикой колючей растительностью, негде укрыться от палящего солнца. Тут и там сверкают втоптанные в землю металлические крышечки от бутылок. Трава во дворе не скошена, а срезана серпом (Джаред Пирс делает это раз или два за лето), кругом валяются белые картонные тарелки, вощеные стаканчики, бумажные салфетки, мешочки из-под бутербродов, пластмассовые соломинки в красную полоску и какие-то удивительно живучие, смятые гармошкой червячки — целлофановые пакетики от соломинок.