Трудности белых ворон

— Ну, чего задумался?

Вздрогнув, он уставился растерянно на стоящую в дверях кухни бабку Нору.

— Ой, прости… Задумаешься тут. Про обмен слышала?

— Слышала…

— И что делать будем?

Бабка Нора медленно подошла на своих деликатно постукивающих резиновыми набалдашниками костылях к столу, бросила перед ним тоненькую пачечку тысячных бумажек.

— На, это тебе…

— Зачем? – поднял на нее удивленные глаза Илья.

— Уезжай к отцу. Ночным поездом и уезжай. Только матери письмо напиши. А другого выхода для выражения протеста я не вижу…

— Все, Люсь! Я, наконец, решилась! Завтра приглашу своего нового шефа на ужин! – блестя глазами, встретила ее у порога Шурочка. — И ты знаешь, я думаю, что он у меня останется на ночь, а может, и вообще… Ой, а что это с тобой? Ты опять плакала? Глаза какие ужасные…

Люся молча вошла в прихожую, устало опустилась на низенькую скамеечку. Глаза и в самом деле болели нестерпимо. Еще бы – второй день не просыхают…Красные, опухшие, будто в них насыпали мелкого и горячего песку. И лицо отекло от слез, стало похоже на тугую розовую подушку из Шурочкиной спальни – красота неописуемая…

— Люсь, ты меня слышишь? Я говорю – мой шеф может у меня остаться на ночь…

Она скромно потупила глазки, улыбнулась своим легким мыслям и, резво развернувшись на одной ноге и чуть взмахнув ручками, прыгающей походкой пошла на кухню, где уже полным ходом шли приготовления к предстоящему ужину. И заключались они уж конечно не в изучении книги о вкусной и здоровой пище – этого еще не хватало, да Люся даже и предположить бы такое не посмела . Шурочка всего лишь развлекалась приготовлением чудесной питательной маски для своего уважаемого тела – тщательно смешивала в равных пропорциях мед, молоко, оливковое масло, раздавленную мякоть персика и киви, и еще какое–то серое вещество, непонятно какого происхождения и из чего полученное…

— Мам, а ты кормить–то своего гостя чем будешь? – хрипло спросила Люся, заходя следом за ней на кухню и равнодушно наблюдая за ее манипуляциями.

— Корми–и–ить?! — Шурочка испуганно захлопала густо накрашенными ресницами и уставилась на Люсю так, будто та произнесла только что совершеннейшую нелепость, непристойность даже, не имеющую к ней, к Шурочке, никакого отношения. – А зачем кормить? Мы выпьем шампанского, я куплю фрукты, шоколад… Ну что ты меня смущаешь, Люся! Я и так волнуюсь, прямо руки дрожат! Кстати, я вот о чем хотела бы тебя попросить…

Она замолчала, холодно и задумчиво рассматривая Люсю, надолго останавливаясь взглядом на ее заплаканном опухшем лице, волосах, фигуре, словно прицениваясь к ее достоинствам и отмечая недостатки, и, наконец, вынеся какой–то свой окончательный вердикт по результатам этого осмотра, медленно произнесла:

— Понимаешь, Люсенька, мне ведь все говорят, что я очень молодо выгляжу, я это не сама придумала… И никто, никто мне больше тридцати пяти не дает! А вот глядя на тебя, этого уже и не скажешь. Тем более, что ты так ужасно выглядишь…Ну вот как я тебя завтра представлю моему шефу? Ты же откровенно тянешь на свой двадцатипятилетний возраст , и даже старше! Не могла же я тебя в десять лет родить, в самом деле?! Вот говорю тебе, говорю, что ухаживать за собой надо… Почему ты никогда меня не слушаешь? Вот тебе, пожалуйста, и результат…

— Да ничего страшного, мам! – грустно улыбнулась ей Люся. – Ты меня вообще никак не представляй. Хочешь, я отсижусь мышкой в своей комнате?

— Как это — мышкой? А если он у нас останется? И даже наверняка, что останется… — Шурочка опять стыдливо улыбнулась, засмущавшись. – И тогда сразу все и выяснится…

— Что – все?

— Ну, что мне давно уже не тридцать пять! Представляешь, как мне будет неловко?

— Так… А чего ты от меня хочешь, мам? Чтобы я исчезла, растворилась, умерла?

— Ой, Люся, ну какая ты… Сразу такие крайности! Никак меня понять не хочешь!

— Так скажи толком, ходишь вокруг да около…

— Ну, может, ты поживешь у какой–нибудь своей подружки недельки две? А мы здесь попривыкнем друг к другу… Потом я ему во всем признаюсь, и все будет хорошо, и ты вернешься…

— Да у какой такой подружки я поживу, мам? У меня нет подружек…

— А у Ильи? У него есть, наверное, своя комната? И родители у него, по–моему, порядочные люди. Он что–то говорил о них, я забыла…

— Мам! Ну почему я должна идти куда–то? У меня вообще–то свой дом есть. Никуда я отсюда не пойду! – с трудом уже сдерживая раздражение, отбивалась Люся.

— Нет, ты меня никак не хочешь понять! – всплеснула ручками и вмиг скорчила скорбное лицо Шурочка. – Ты просто не хочешь, чтобы я была счастлива. Ты такая же жестокая, как и твой отец!

— Мама, перестань, пожалуйста! Прошу тебя! – закричала на нее Люся, отчего Шурочка вздрогнула и красиво расплакалась, зажав ручкой рот и глядя на нее большими глазами раненой лани, из которых часто падали и быстро катились по щекам одна за другой крупные, будто на заказ у хорошего мастера сделанные прозрачные горошины искрящихся слезинок.

«Как в кино…» — подумала Люся, глядя на застывшую в горестной позе Шурочку. «Графиня Александра убита вероломством и жестокостью собственной дочери…»

Шурочка, между делом прихватив с собой баночку с готовой уже питательной и жутко полезной для кожи смесью, скрылась в ванной. Наливая себе горячего чаю и быстро делая бутерброды, Люся слушала доносившиеся оттуда в меру приглушенные, но довольно–таки убедительные и красноречиво–горестные ее рыдания. «Когда ж это все кончится–то, боже мой…» — с тоской подумала она, закрывая за собой дверь в свою комнату. – «Ну и устроил мне отец веселую жизнь своим уходом, ничего не скажешь! Вот куда я уйду? Она ж теперь пока не изведет меня своими слезами, ни за что не отступится…»

В дверь комнаты деликатно ткнулся угрюмый Фрам. Вошел, посмотрел вопросительно и распластался рядом на полу, умильно глядя на толстый розовый кусок колбасы на Люсином бутерброде.

— На, ешь, ненасытная утроба… — кинула она колбасу Фраму. — Я и черным хлебушком сыта буду… Лишь бы вы меня в покое оставили! Знаешь, как я сегодня устала? Еще и проревела весь день, остановиться никак не могла… — продолжала она тихо беседовать с собакой. – А теперь вот надо еще и с тобой гулять… Давай сегодня все по–быстрому сделаем, ладно?

В кармане пиджака вдруг призывно и весело задребезжал мобильник, отвлекая сразу от грустных мыслей.

— Да, Илья… Да, я дома… Что? Ну давай, мы с Фрамом еще не гуляли… Подъезжаешь уже? Да, сейчас выходим! А почему у тебя голос такой? Да ладно, я же слышу… Что взять? Поесть? Да что случилось–то? Ладно, я бутерброды возьму и кофе в термосе сделаю…

Нажав на кнопку отбоя, она долго еще смотрела на молчащий мобильник, нахмурив брови, потом быстро встала и вышла из комнаты. Шурочкины рыдания возобновились с удвоенной силой и интенсивно продолжались все время, пока Люся спешно резала бутерброды и заваривала в термосе крепкий кофе.

— Фрам, гулять! – громко позвала она из прихожей собаку и, сильно хлопнув дверью, выскочила на лестничную клетку. « Вот же актрисулька хренова, трудно ведь сидеть и просто так всхлипывать! Наверное, последней идиоткой себя чувствует, бедная…», — думала она, спускаясь с Фрамом по лестнице. — « И в самом деле куда–нибудь уйти, что ли? Невозможно же жить изо дня в день в этом кошмаре…»

Подходя к скверику, она издалека еще разглядела Илью, сидящего на их любимой скамейке. Он встал, опершись рукой о стоящую рядом большую дорожную сумку, шагнул ей навстречу.

— Ты что, ехать куда–то собрался? – удивленно уставилась она на его сумку. – Или решил у нас с Шурочкой навеки поселиться?

— Ты поесть–то принесла? — спросил Илья, сердито глядя на нее исподлобья. – Я умру сейчас, а она тут шутки шутит…

— А ты что, не из дома?

— Нет. Я еще утром ушел.

— На, ешь быстрее. Вот тут бутерброды с сыром, а тут – с колбасой… Почему у тебя так руки дрожат? Да что случилось, Илья, в конце концов?! Я же вижу – ты сам не свой… Рассказывай давай!