Мы еще потанцуем

— Она никогда не торгуется, ничего не просит взамен. Ни разу она меня не осудила. Она обижалась, ей было больно, как мне было больно тогда, в Венеции, но она ни разу не сказала, что между нами все кончено. Что на самом деле кончено. Я столько времени пытался ее забыть, потом хотел отомстить за все… Потерянное время… потому что, знаешь, самое трудное, это не любить, а уметь прощать. Не воевать, не менять мир, а любить другого больше, чем себя… и прощать.

— Ты прямо как твоя бабушка! — шепчет Люсиль. Голова ее по-прежнему на коленях у Рафы, она вся во власти его тихого голоса и нежных рук.

— Мне не хватает на это мужества. Я хотел, чтобы она страдала, чтобы за все заплатила. А Клара — нет. У нее высокое представление о любви. Вчера вечером она избавила меня от страха… Видишь, я всегда возвращаюсь к ней и всегда буду возвращаться к ней.

— Я тоже готова была отдать тебе все… ты же знаешь, Рафа. Я отдала бы все деньги Дэвида, чтобы ты любил меня так, как Клару…

— Не думаю. Ты испорчена деньгами. С самого детства. И если вдруг завтра моя звезда закатится и у меня не будет ни копейки, если я стану нищей бывшей знаменитостью, Клара останется со мной, а не ты, Люсиль, нет, не ты! Успокойся, ты не одна такая… Даже я иногда…

— Это из-за отца ты…

— Прекрати! Замолчи сейчас же! — закричал Рафа.

Он вскочил, оттолкнул Люсиль так сильно, что она потеряла равновесие. Теперь уже она сидит на полу, а он расхаживает по комнате, кипя от гнева.

— Не смей говорить о моем отце! Он изгадил мне все детство своим толстым брюхом, толстой сигарой, толстой напыщенной физиономией… А потом изгадил единственную девушку, которой я дорожил. Только своих стариков он не смог изгадить своими проклятыми бабками, старики ему оказались не по зубам!

— Ты никогда не будешь мне доверять!

— Я знаю тебя, Люсиль, не забывай, я знал тебя еще маленькой девочкой! Ты любишь только то, что не можешь заполучить! А все остальное презираешь!

— Я завтра брошу Дэвида, если ты захочешь…

— Знаю. И я очень тронут… Нет, нет, я не шучу. Но почему, Люсиль? Почему ты все готова бросить ради меня? Ты сама-то знаешь?

— Потому что я люблю тебя…

— Ты меня не любишь.

Он произносит это едва ли не по слогам, словно говорит с полоумной, не желающей ничего понимать.

— Ты любишь свое отражение во мне… Мое имя, мои полотна… Но не мои губы на твоих губах, не мой член в твоей вагине… Видишь, ты отворачиваешься, когда я говорю грубые слова, правдивые слова. Ты не стала бы любить меня, когда я метался в лихорадке в хижине мамаши Касси… Ты любишь меня на вернисажах, на фото в газетах, любишь знаменитость… Ты не знаешь, что такое любить… Смутно себе представляешь, потому что отнюдь не глупа… но и все. Потому и трахаться не любишь… Видишь, опять ты морщишься! Чтобы любить, нужно отдавать, а ты не отдаешь, ты боишься… Твоему чистопородному муженьку все равно, потому что он тоже ничего не понимает в любви. Он берет тебя, как шлюху, он всех девушек берет, как шлюх!

— Что ты об этом знаешь?

Она поднимает голову, явно озадаченная.

— Он спал с Дорогушей… Или, скорее, Дорогуша его соблазнила… Из чистой прихоти! Она делала ему маникюр в «Ритце». Он часто там обедает, насколько я понимаю… Девушки знают, что он раздает щедрые чаевые сексапильным косметичкам и маникюршам, если они готовы расстегнуть халатик. А ей захотелось переспать с денежным мешком!

— Значит, и он туда же!

— «Мир тесен, дорогая…» Вот что он тебе скажет, или что-то в этом роде! И ему бы тоже пойти провериться… Все вместе будем кровь сдавать, и все из-за Дорогуши! Большая лотерея имени Дорогуши! Только знаешь что? Со вчерашнего вечера мне больше не страшно… Потому что я уже не одинок. Я же сказал, я всегда возвращаюсь к Кларе. Моя жизнь вращается вокруг нее. Каждый раз она появляется, как добрая фея… Ты с этим ничего не поделаешь, и я ничего не поделаю. Ты всегда была бессильна против этой любви, хоть я и позволил тебе думать иначе, в этом я виноват, прости…

— Ненавижу тебя, ненавижу! — кричит, выпрямляясь, Люсиль.

— …Но я искренне желаю тебе, чтобы однажды это кончилось… Оставайся с мужем, Люсиль, вы просто созданы друг для друга.

— И вдобавок тебя бы это устроило! Все молча страдают, чтобы Рафа Мата мог жить счастливо и безмятежно, как великий Маниту!

— Если бы ты любила меня, как ты говоришь, если бы ты любила Клару, свою подругу Клару, ты бы не стала ничего рассказывать. Ты была бы великодушной и благородной, ты бы ее пощадила.

— Но я же никого не люблю, Рафа, ты сам это сказал. С чего бы мне корчить из себя героиню?

— С того, что зло, причиненное тобой, не смягчит твоего горя… С того, что, раз в жизни подумав о других, а не о себе, ты, возможно, откроешь для себя новое счастье… С того, что, если ты заговоришь, ты потеряешь все: мою дружбу, дружбу Клары, наверное, дружбу Аньес и Жозефины. Порвешь нити, которые тянутся через долгие годы…

— И которые держатся на лжи и предательстве…

— И которые, пусть ты этого и не признаешь, кое-что значат для тебя. Ты же не случайно до сих пор встречаешься с ними…

— Привычка, только и всего…

— Не думаю… Тут больше, чем привычка, только ты не хочешь признать…

— Да не нужны мне они! Это был способ оставаться рядом с тобой… Ты один меня интересуешь, с самого начала. Только с тобой мы на равных… Вдвоем мы сможем прославить мой фонд: любой будет мечтать выставляться у нас, работать у нас или хотя бы получить от нас приглашение… Что такое Клара, Аньес или Жозефина? Пешки. Мое честолюбие, Рафа, требует куда большего, чем компания подружек, вспоминающих былые времена!

— Ты останешься одна, совсем одна. Не уверен даже, что твой муж, тонкий и впечатлительный, не придет в ужас от таких излияний… Если ты все расскажешь… Но ты не расскажешь!

— А вот это мы посмотрим… Но, по крайней мере, сейчас я главная в этой игре.

— В какой игре?

Он удивленно смотрит на нее. Потом тушит сигарету в пепельнице и тихо произносит:

— Если бы это была игра… Давно бы все кончилось!

— Мне осточертело ждать! Достало! Надоело быть пятой спицей в колеснице!

Внезапно в ее тоне появляется угроза:

— Я буду ждать тебя, Рафа, буду ждать завтра весь день у себя. Подумай… Я буду одна… Дэвид в Лондоне. Если ты не придешь, я поговорю с Кларой. Скажу ей все.

— Я не приду. Все кончено, Люсиль, все кончено… Хватит!

Он взмахивает рукой, точно выметая Люсиль из мастерской.

Она встает. Хватает пальто, сует одну руку в рукав и резко толкает дверь. Аньес едва успевает отпрянуть, спрятаться в нишу возле двери. Широкий отворот белого пальто касается ее лица, в нос ударяет аромат духов. Она сжимается в комочек в темноте, превращается в бесформенную кучку тряпья. Слышит удаляющиеся шаги Люсиль, стук каблуков по ступенькам, ниже, ниже… Вскоре все стихает… О, нет! Хлопает входная дверь. Ушла.

Аньес на четвереньках выползает в коридор, заглядывает в мастерскую, ищет глазами длинные ноги Рафы. Он стоит у окна. Скрестив руки на груди. Смотрит в ночь. Потом она слышит, как Рафа двигает картины, щелкает зажигалка, в чайнике шумит вода. Она встает, отряхивается, приводит в порядок прическу, поправляет сумку на плече. Пора домой. Здесь ей больше нечего делать. Ее ждет Ив. Ждет, сам не свой от страха, как бы она его не бросила. Все мы — дети, боимся, что нас бросят.

В конце концов, у нее была своя, совсем маленькая роль. Эту роль она сама для себя сочинила, в этой роли она бывает веселой и грустной, в этой роли порой улыбается в час пик в вагоне метро или плачет, в сотый раз пересматривая фильм с Сандрин Боннер. Она всегда будет сомневаться, может ли такая маленькая роль вместить целую жизнь, или она так и обречена торчать за кулисами. Сомневаться будет, но грустить — уже нет. Ей теперь уже не стыдно за себя. Рафа заложил два или три камня в основание ее «я», показал ей путь к самой себе. Он подстегнул ее. Она не зря отдалась ему в тот вечер. Он ее не предал. Несколько его слов — и она поднялась на новый уровень. Пора забыть о своей инфантильной ночной грёзе: он сделал ей гораздо лучший подарок. «Она самая чистая из нас всех! Самая нежная, самая благородная… Если бы мне пришлось выбирать себе сестренку, выбрал бы ее…»