На фига попу гармонь...

– Ты, Мумуковна, увянь! – велел ей Ероха. – Пущай человек выскажется.

– 0-ох уж, челове-е-к… Пережиток прошлого… Нашли тоже человека-а… – обиженно бурчала она.

– … А рядом с ней здоровенного голого негритоса, вот с таким… – замолчал Леха.

– Носом!.. – продолжил его мысль домовой.

– Ага! – согласился лешак. – Только не зеленым, как у Буратино, а черным…

– Хабалы! Во-первых, рашен шайтан, не с негритосом, а с афро-чукчей, сейчас так принято говорить; а во вторых, энтого безобразия быть не могет, хошь ты Белоснежкой обратись,  – не поверила Кумоха Мумоховна.

– Я Лехе верю! Все вы, бабы, такие… Яйцом Кощея Бессмертного клянусь, – цинично сплюнул домовой.

– Ты еще тремя пустыми головами Змея Горыныча поклянись, пожарных на него нет… Я своему Добби не изменю, хошь ты Али-Бабой клянись…

– Али ба-а-бой? – расстороился домовой. – Совсем во мне мушшину не видит.

До Кумохи постепенно начал доходить смысл сказанного.

– Ну и Дунька! – покачала она головой. – Да неужли в афро-чукчу втрескалась? Да еще и в черного?

– Он ей жа-а-ниться предлагал! – вставил лешак. – Вот что в лесу творится… Спать не дают… То че-то взрывают, то топают, то и вовсе на вертолетах шастают… Попрощаться к вам зашел… В тайгу подаюсь! В самую чащо-о-бу-у, – грустно произнес Леха.

– Таежник еще нашелси-и… чалдон мохнатый, лучше расскажи, че оне там делали?.. Может, просто болтали?..

– Ага-а! При луне и голые, – хохотнул Ероха.

– Фалюга-а-ны бесстыжие-е! Охальники! – ругнулась Кумоха Мумоховна, не прояснив окружающих, по поводу кого это сказано. – В че-е-рного негра втюрила-а-сь, это ж надо? – анализировала она создавшуюся ситуацию, забыв про «афро-чукчу».

– Да ты ведь тоже в зеленого Добби врюхалась, – съязвил Ерошка, – почаму жа она не могет?..

– Ежели ничего не понимаешь, так и помалкивай в валенок, – строго сказала Кумоха. – Зеленый – цвет леса… А черный? Тьфу! Не-е! Не такую бабу Мишане надоть, – сделала она категорический вывод.

* * *

Над Шалопутовкой вставало хмурое серое утро.

Хмурые, невыспавшиеся шалопутовцы поднимались с постелей и мыли под умывальниками хмурые, серые лица. Черный ужас терзал похмельные души мужского населения деревни – ужас трезвого дня.

«Узнать бы, кто заложил участковому самогонно-питьевую базу… СПБ, если коротко», – размышляли они.

Но, как во всех русских правилах, были в деревне и исключения… Под первым номером проходил пастух Евсей, волосатую душу которого грел шелк шпионского парашюта, купол которого приметил ночью. Поэтому он на час раньше прошел по селу с громогласным своим барабанчиком, созывая на семинар по растениеводству парнокопытных обитателей хлевов. Нарушил он утренний режим и на образцово-показательной ферме им. 13-го партсъезда.

Зиту и Гиту выгнал недоенными, огрел кнутом инфантильного Мишку и пинком вышвырнул на улицу козла Яшку.

Под вторым и третьим номерами значились жизнелюбцы: дядька Кузьма и флагман российского флота – Филимон.

Их окрыляла жажда жестокой мести.

Доехав на скрипучих велосипедах до Лопуховки и выслушав от жителей леденящие душу, разум, сердце и живот рассказы о танках, бэтээрах, бээмпэшках, тракторах и луноходах, гремевших ночью по улицам деревни, они стали заводить моторы своей боевой техники.

Генерал после ресторана, и особенно прыжков с парашютом, несколько подустал и поэтому начало захвата вражеских лазутчиков перенес на более позднее время.

Майор Буратино, пока главный шеф спал в палатке, провел среди подчиненных утреннюю поверку и самозабвенно занимался с ними гимнастикой, заставляя бегать вдоль берега, прыгать, махать руками, а закончил разминку водными процедурами.

Пока натренированные им фээсбэшники тряслись у костра, он на всякий случай держался от них и огня подальше.

Пастух Евсей с беспокойством в душе, разуме, сердце и животе вел наблюдение за бегающими на другом берегу людьми. Но, когда понял, что они вовсе даже и не ищут парашют, а просто чумятся, все органы его организма успокоились, и он стал плести из зелени маскировочный венок, под которым надумал переправляться через Глюкалку.

Тем временем речные волки – Мишаня с боцманом Барабасом – подогнали яхту «Дуня» к месту дислокации группы захвата и ждали пробуждения его высочества.

Когда оно, наконец, случилось, группа, во главе с генералом, разместилась на корабле, и под мощное чихание Барабаса вместо гудка плавсредство двинулось по направлению к противоположному берегу.

На середине реки произошла историческая «встреча на Эльбе»^[9], когда лодка чуть не столкнулась с дрейфующей копной травы и цветов.

Со словами «Плавает тут всякая екибана!» боцман мощным ударом весла затопил гербарий вместе с Евсеем.

Когда лодка проплыла с десяток метров, гербарий всплыл на поверхность и поверг сидевшего к нему лицом Барабаса в недоумение, граничащее с шоком, так как оказался с ногами.

«Чего только с утра не померещится», – потряс башкой боцман, еще раз глянув на пятки и разведенные в разные стороны ступни, торчавшие из-под переплетеной зелени и цветов. Словом, боцман Барабас одним взмахом весла вывел из исключения «первый номер» и загнал его в рамки устава.

В стане лазутчиков в это раннее утро царило веселье. Правда, смеялись и радовались только две трети состава шпионского гнезда, точнее – фэбээровцы.

Церэушник же плакал горькими слезами, так как чувствовал острую резь при отправлении естественной надобности.

Если его коллеги, отойдя на три метра от стены фермы, запросто добивали до нее из брандспойтов, то рыцарь трико и фингала, как ни тужился, сумел обмочить лишь концы своих войлочных штиблет.

– Переусердствовал на работе в Тарасове, – заржал над ним агент Джек.

– Издержки производства, как говорят у русских, – поддержал друга агент Билл.

– Мне за вредность молоко должны давать, – с трудом выдавил еще одну каплю на войлочный ботинок полуслепой шпион.

Но радость фэбээровцев была недолгой…

Судьба вновь погрозила им атрофированным пальцем пастуха Евсея. Плотоядно урча двигателями, к ним приближались комбайн и трактор «Кировец».

Джек сразу почувствовал, что дело – табак.

Агент Билл, отвлекаемый от действительности мыслями о Дуньке, не придал приближающимся монстрам значения.

«Дуни-и-а-а! Я лублу-у тебя-а», – пела наивная его душа.

– Дво-о-е-е влюбленны-ы-х лежали-и во ржи-и, – накручивал штурвал дядька Кузьма и бормотал под нос очень актуальную на данный момент песню, – рядо-о-м комбайн стоял у межи-и; тихо-о завелся-я, тихо-о поше-е-л… Кто-то в буханке-е запчасти-и наше-е-л… – направил зерноуборочный таран на двух черных амбалов.

Филимон на «Кировце» занялся злосчастным больным, отнявшим намедни его гармонь.

– Сдава-а-а-йтесь! – гудком паровоза затрубил дядька Кузьма, но один из черных выставил в его сторону средний палец, а другой пальнул из пистолета по колесу. – Сметливые, как два барана, – на секунду отпустил руль дядька Кузьма и показал неграм руку от локтя.

Немного поразмыслив, с криком:

– Вот вам русский размер! – передвинул левую с локтя на плечо и помахал правой ручищей.

«Явно с пальцем не сравнить! – отпрыгнул от комбайна и забежал в помещение фермы агент Джек. – Пусть даже это атрофированный перст пастуха Евсея».

Филимон, почему-то вспомнив первого президента, с криком:

– Консенсуса мы не сыщем! – загнал другого шпиона внутрь фермы.

Билл, с именем Дуньки на устах, какое-то время палил по скатам, но, видя, что агрегаты наседают на него и вот-вот раздавят, последовал примеру коллег по шпионскому ремеслу.

Рыча моторами у забрызганной стены, дядька Кузьма и Филимон по-быстрому перекурили, поплевали на ладони и ринулись на штурм шпионской цитадели.

Группа захвата, форсировав водную преграду под гениальным руководством генерала, сверявшего по компасу направление, начала перебежками подбираться к точке «ф».