У нас в саду жулики (сборник)

Я пристраиваю батон возле плитки и, вспомнив про чайник, выскакиваю… Проходя мимо дяди-Васиной двери, я слышу, как дядя Вася скрипит зубами.

– За-р-режу… – доносится мне вдогонку, – стаканом… это сказал я… Васильев… а Васильев слов на ветер… не бр-р-ра-са-ет!..

Вечером, когда я печатаю на машинке, дядя Вася расхаживает мимо моей комнаты взад-вперед по коридору и, разговаривая сам с собой, что-то на всю квартиру выкрикивает. Сначала я не обращаю внимания, но когда это уже начинает мешать, прислушиваюсь.

– …Но вам это так не пройдет. – Дядя Вася как-то торжественно завершает очередную часть своего монолога и, переведя дыхание, продолжает: – Печатаешь? Ну, печатай… печатай…

Я смотрю на лист бумаги и вслушиваюсь дальше. Но дальше пауза. Дядя Вася ушел в другой конец коридора. Но вот опять возвратился.– Рас-стр-р-ре-ляю… Всех вас, блядей… рас-стр-р-ре-ляю!!! Кровь за кровь!!! Смерть за смерть!!!

Дядя вася ставит диагноз

Растянув трубочкой вату, я запихиваю ее ножом в щель. Нащупываю на подоконнике полоску и, поводив шершавой стороной в миске с водой, приклеиваю к раме. Слезаю с табуретки и выщипываю новую порцию. Рулон постепенно тает, и середина как будто вывинчивается. Табуретка уже больше не нужна. И вдруг, проскочив насквозь, вата вываливается с той стороны и, зацепившись волокнами за карниз, колышется на ветру.

Схватившись за ручку, я что есть силы дергаю на себя. Рама медленно едет навстречу, и часть ваты, которую я закрепил наверху, отделяется от бумаги и, поболтавшись и все еще за что-то цепляясь, наконец, отрывается. А уже на карнизе, соединившись с той, что провалилась раньше, подхватываясь порывом, летит еще дальше вниз прямо на Невский.

Я сажусь на тахту и, опустив голову, слушаю городской шум. Комната наполняется холодным воздухом, и, как-то неожиданно резко, перешибая звуки с улицы, с другой стороны раздается стук.

Повернувшись, я тупо смотрю на дверь. Стук настойчиво повторяется, и после паузы слышится голос дядя Васи.

– Толик, ты дома? Открой, дорогой!

Поморщившись, я поднимаюсь и, подойдя к двери, отодвигаю задвижку. Дядя Вася в белой рубашке и в своем парадном костюме. Весь проодеколоненный. К запаху одеколона примешиваются пары перегара.

Как всегда, лезет заглянуть.

– Толик, требуется мужская сила. Надо помочь… бабусе… Выйди, пожалуйста, в колидор…

Дверь в комнату Натальи Михайловны открыта, а в коридоре как будто во время антракта в фойе. Откуда-то с периферии с видами на жилплощадь незнакомая молодуха; наверно, из дальних родственниц. Знакомая старушка, что иногда к Наталье Михайловне наведывалась и что-нибудь ей наскоро готовила; скорее всего, ученица. А это мама Толика, шахматиста, того самого, что когда-то побеждал Корчного. Беспокоится за чемодан. Весной Толик все собирался в экспедицию, куда-то за Урал. И уже было сел в поезд. Но в дороге его ограбили, вытащили все деньги и документы. И Толик возвратился. А чтобы не огорчать маму, жил у Натальи Михайловны. Помогал ей по хозяйству. И мама была спокойна. А в середине лета вдруг пропал, пошел что-то Наталье Михайловне покупать и исчез. А чемодан остался. И документы так и не нашлись. Но вот совсем недавно объявился опять. Проночевал ночи две, а потом его дядя Вася сдал в милицию. И у Натальи Михайловны заболел желудок. Как раз после случая с проводками. А сам дядя Вася раскаялся и даже привел слесаря, и слесарь вставил замок. А дядя Вася, вот душа-человек, не поленился и вызвал врача, и врач Наталью Михайловну внимательно осмотрел – и все установил. Я сам слышал – на кухне. Варвара Алексеевна рассказывала. По секрету. А ей по секрету рассказал дядя Вася. А дяде Васе – врач.

Оказывается, у Натальи Михайловны совсем и не желудок. Просто она с Толиком живет. И как-то даже и не по-человечески – дядя Вася все объяснил. И организм Натальи Михайловны этого не выдержал. Да Варвара Алексеевна и сама видела. Когда шла по «колидору». Толик в дверях стоял без штанов, а Наталья Михайловна намылилась в ванную.

Ну, надо же! А еще, называется, учительница! У самой Варвары Алексеевны муж погиб на фронте. Тридцать пять лет назад. И она ему с тех пор так и хранит верность. А эта, мало того что отправила на тот свет пять мужиков, – ей теперь еще и подавай молодого. Старая проститутка! И этот тоже хорош. Шахматист! А дядя Вася просто молодец, что сдал его в милицию. Да за такие дела его бы не помешало посадить. Вместе с Натальей Михайловной.

Варвара Алексеевна, как всегда, на посту – выглядывает из своей щели. А дверь в дяди-Васину комнату, тоже как всегда, настежь распахнута. На купленной недавно тахте плюшевое покрывало, но, в отличие от обычного, вместо коньяка с закусоном, на скатерти скромная сахарница; а вокруг сахарницы фарфоровые чашечки, на блюдечках. Федосья Павловна готовится к замужеству. Что ж, пора! Ведь недаром же в последнее время дядя Вася об этом только и трубит по телефону. Принимает поздравления. И вся квартира слышит. Будет теперь семьянином. А как-то на днях намекал и про комнату. «Да вот, должны дать… Ну, да… побольше… а то, понимаешь, даже холодильник некуда поставить… пришлось выставить в колидор…»

Дядя Вася расхаживает с видом метрдотеля, и на его рукаве не хватает разве что красной повязки. Сейчас приедет «Скорая помощь», и Наталью Михайловну отвезут в больницу.

…Наверно, уже давно звонят, но из коридора не слышно. А общего звонка нет. И теперь задубасили в дверь. Санитары. Такие амбалы и в белых халатах. Поставили на пол носилки и ушли. А выносить – долг родных и близких.

А вот и Наталья Михайловна. Ее ведут под руки старичок-профессор и старушка, что иногда наведывалась. На Наталье Михайловне напоминающее мешок пальто, как видно, даже ненадеванное и не по сезону легкое. Пуговицы на животе не сходятся. Патлы волос наспех прибраны и вот-вот выбьются и рассыплются по щекам. Старомодная шляпка съехала набекрень. А между зажатыми крест-накрест ладонями – со сломанным замком сумочка; из сумочки торчат исписанные каракулями листки.

Старичок со старушкой доводят Наталью Михайловну до носилок и останавливаются. Потом наклоняют. Наталья Михайловна не то чтобы сопротивляется, но, кажется, не совсем понимает, что происходит. Она как-то неуклюже плюхается на полотно и, склонив голову набок и еще крепче прижав к груди сумочку, застывает. Обутые в огромные башмаки ноги приходится перекидывать. Как поленья.

– Ну что, Толик, – весело командует дядя Вася, – поехали! – и, присев на корточки, хватает перекладины. Я тоже приседаю.

Дядя Вася шагает впереди, а я сзади. А между нами – наваленной грудой мотающаяся Наталья Михайловна.

Мы проходим между створками двери и поворачиваем. Сейчас потащим вниз. Наталья Михайловна лежит ногами вперед. Как покойник. Дядя Вася торопится. Ему как будто не терпится. Он чуть ли не прыгает через ступеньки. Сопротивляясь, я еле-еле плетусь.

Вот прошли площадку и проходим последний пролет. Голова Натальи Михайловны совсем от меня близко. Волосы уже выбились, а шляпка возле самого уха.

– О-о-х… о-о-х… – стонет Наталья Михайловна и даже не открывает глаз, – куда вы меня несете…– Держись, бабуся, держись… – добродушно посмеивается впереди дядя Вася. – Да мы еще на твоей свадьбе попляшем!.. – и, обернувшись в мою сторону, подмигивает.

У меня теперь будет друг

Сначала я ее даже и не узнал – неужели это Наталья Михайловна? Такая маленькая – словно ребенок. Куда девалась вся ее тучность? А ведь прошло всего две недели. Складки щек уже совсем не висят, и все черты лица как-то одновременно разгладились и заострились.

Только что здесь была Екатерина Степановна, а я сидел в вестибюле и ждал. Кудахтающим выводком впорхнули какие-то девицы. К своей подружке. И если бы не больничная одежда, то и не скажешь, что больная. Хихикали. Наверно, уже выздоравливающая. Потом шумной оравой ввалились молодые люди. К своему товарищу. А потом спустилась Екатерина Степановна и дала мне свой халат. Она разговаривала с врачом, и врач ей сказал, что дела не совсем веселые. Скорее всего, Наталья Михайловна больше уже к нам в квартиру не вернется.