Святая и греховная машина любви

Как все это оскорбительно для непримиримого юношеского целомудрия, думала Харриет, как больно и стыдно. Ей мучительно хотелось прикоснуться к Дейвиду, обнять его, прижать к себе — но удерживала гордыня; вернее, две гордыни, ее и его.

— Ну что ж, а я решила с ними познакомиться, — сказала она.

— Что ты говоришь, это невозможно!

— Почему нет? Блейз мой муж. Он мне все рассказал, так что теперь уже что есть, то есть, обратно не спрячешь.

Да я и не хочу, чтобы какая-то часть его жизни была спрятана от меня.

— Ты что, собираешься встречаться с этой?..

— Ты прямо как в девятнадцатом веке живешь. «Эта» — просто очень несчастная женщина, ей не повезло в жизни.

— Несчастная! Да она воровка, преступница!

— Дейвид, все то уже прошло…

— Ничего не прошло, ты сама сказала. Я не верю. И потом, с чего ты взяла, что он рассказал тебе всю правду?

— Я просто знаю. — Отчаянным усилием воли Харриет сдержала слезы. — Твой папа рассказал мне все, все до конца.

— Все равно, встречаться с ней — чистое безумие. Это ничего не даст, кроме новой порочной связи, которая будет тянуться и тянуться…

— Но связь уже есть, и она все равно должна тянуться.

— Ну вот, а я что тебе говорил!..

— Дейвид, ты будто нарочно не хочешь меня понять. Пока Люка не вырастет…

— Только, пожалуйста, не надо никаких имен.

— Блейз не может взять и бросить их, он в ответе за этих людей, он должен их содержать. Они есть, и так просто их не вычеркнешь. Люка твой брат. Ты ведь сам мне столько раз говорил, что хочешь иметь брата.

— Брата, а не какого-то гаденыша.

— Дейвид, ну зачем ты так. Уж кто-кто, а малыш ни в чем не виноват.

— Малыш!.. Слушать противно.

— Пожалуйста, Дейвид, постарайся мне помочь. Думаешь, мне все это нравится? Но мне ведь тоже Надо как-то жить дальше, надо нести свой крест, а не заливаться все время слезами.

— Я и стараюсь тебе помочь. Но все это так… гадко… и никогда уже не будет как раньше. Послушай, давай уедем куда-нибудь, а?

— Уедем?

— Ну да. В Италию, например. Вдвоем — только ты и я. А он пусть тут сам все расхлебывает. Скажи ему, пусть избавляется как угодно от этой своей семейки, пусть назначает им какое-нибудь годовое пособие. Ты как хочешь, а мне такая родня не нужна.

Дейвид готов уехать с ней в Италию! Еще вчера, услышав такое, Харриет была бы на седьмом небе от счастья. Увы, теперь и это невозможно. Она вдруг с неожиданной остротой почувствовала, как страшный омут затягивает ее все глубже и глубже. Опять стало трудно дышать. А это счастье, мелькнувшее только что, — кто знает, вернется ли оно когда-нибудь?

— Я не могу уехать, не могу оставить его в беде.

— У него-то что за беда? Ты же его простила.

— Пожалуйста, Дейвид, не надо иронизировать. — Слезы все-таки прорвались сквозь волевой заслон, и Харриет попыталась зажать веки пальцами. Помолчав немного, заговорила снова: — Дейвид, ты тоже должен его простить. Пожалуйста. Это очень важно.

— Послушай, я не собираюсь обсуждать это — ни с ним, ни с кем другим. Такие личные вещи — это же тайна, понимаешь?.. Во всяком случае, я не хочу, чтобы вся эта мерзость стала известна у меня в школе.

— Да, пока тайна… — сказала Харриет. Пока тайна, но что-то будет дальше, мысленно добавила она. — Ну, словом, я не могу сейчас уехать.

— Боишься его с ними оставлять?

— Нет. Конечно, нет.

— Извини, я несу чушь, — Дейвид сжал губы и, откинув с лица длинную золотую прядь, впервые за весь разговор взглянул на Харриет. — Просто от всего этого у меня такое мерзкое чувство… я должен от него как-то избавиться. В общем, для меня этих людей просто не существует, так что можешь о них даже не заговаривать — их нет. Во всяком случае, они никогда — слышишь, никогда! — не должны даже приближаться к этому дому. Я тоже здесь живу, и я имею право требовать, понятно?

Мать и сын смотрели друг на друга озадаченно, словно не узнавая. Мир стал другим, и сами они были теперь какие-то другие, но вести себя по-новому еще не научились.

— Хорошо, — сказала Харриет, словно делая уступку в переговорах. Она понимала, что сейчас ей придется уйти и что больше у нее не будет возможности побеседовать с сыном по душам. — И все-таки, Дейвид, постарайся быть добрым, когда будешь говорить с папой. Не надо притворяться, будто ничего не случилось, это слишком жестоко. Ему очень, очень стыдно перед тобой…

— Пожалуйста, не надо разговаривать со мной таким тоном. Ты вообще не должна так говорить. Попробуй взглянуть на все это со стороны.

— Я попробую. Но и ты, пожалуйста, постарайся сбросить это равнодушие…

— Я тебя уверяю, я совсем не так равнодушен, как тебе кажется. А теперь, прошу тебя, уходи, слышишь, уходи!..

— Постарайся…

— Пожалуйста, уходи.

— Она сидит в машине, около дома, — сказал Блейз. — Ну, не совсем около дома, за углом.

— Интересно, почему это не около дома? — спросила Эмили. — По-моему, ты меня просто дурачишь.

— Я подумал, так лучше… На всякий случай, вдруг ты не…

— Мог бы предупредить.

— Я и предупредил! Я же три раза повторил тебе по телефону.

— А я тебе не поверила. Думала, это розыгрыш.

— Розыгрыш?

— Значит, ты ей все-таки сказал. Бедная миссис Флегма. И как она приняла новость?

— Великолепно.

— Бедная великолепная миссис Флегма.

— Я хотел сказать, она не устраивала никаких сцен, она все поняла. И она не требует, чтобы я тебя бросил.

— Как мило с ее стороны.

— Эмили, — сказал Блейз. — Не надо так. Помоги мне. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, помоги.

— И что, по-твоему, я должна делать? — спросила Эмили. — Прыгать от радости, что она отнеслась к тебе с полным пониманием и не требует развода? Разве мне это что-то дает? Ничего.

— Она хочет с тобой познакомиться. Ты не думай, она не держит на тебя зла. Конечно, для нее это был жестокий удар, но она изо всех сил старается…

— А я не хочу с ней знакомиться. Не хочу смотреть в ее самодовольное лицо, понятно? Мне это не интересно. Ты понял меня? Не интересно!

— Но я ее уже привез…

— Как привез, так и увезешь, я ее не приглашала. Я девять лет ее ненавидела, девять лет желала ей смерти. И вот теперь ты соблаговолил наконец во всем признаться — а она, насколько я понимаю, тебя простила. И что это для меня меняет? Ничего. Ты просто отобрал мой козырь, вот и вся разница. Раньше я могла тебе пригрозить, что все ей расскажу. Радости мне, правда, от этого не было никакой, разве что полюбоваться иногда, как ты в штаны наложишь со страху, — но хоть это. Ты лишил меня маленького удовольствия — вот и все. Хотя нет, не все. Я вижу, ты чертовски доволен тем, как все обернулось, прямо раздулся весь от важности. В зеркало сегодня не заглядывал? Лоснишься как обожравшийся кот. Она, видите ли, его простила, а он на радостях опять в нее влюбился, он просто счастлив! Счастлив он, черт побери!.. — Эмили с силой размахнулась — стакан хереса, дрожавший все это время в ее руке, полетел в камин, осколки брызнули во все стороны. Глотая сердитые слезы, она на миг отвернулась — а когда повернулась обратно, увидела стоявшую в дверях Харриет.

Даже спустя много лет эта минута всплывала в памяти Эмили Макхью с необыкновенной ясностью. В жизни бывают моменты великого откровения, когда глубинные, давно, казалось бы, закаменелые и омертвевшие чувства вдруг сдвигаются со своих мест и «прыгают как овцы», будто горы из псалмов Давидовых, [16] и человек, словно прозревший от вспышки молнии, постигает этот новый изменившийся пейзаж. Коротко говоря, Эмили вдруг осознала, что она не может ненавидеть Харриет. Или, во всяком случае, что с проблемой «ненавистной миссис Флегмы» покончено и что на смену ей пришла какая-то новая, совсем иная проблема. С изумлением прислушиваясь к себе, Эмили поняла, что ей стыдно, потому что она виновата перед Харриет. Да, именно так: в присутствии законной жены Блейза она почувствовала себя виноватой и пристыженной.