Зачистка территории

В первую блокадную зиму Василий Иосифович, будучи студентом университета, находился в Ленинграде, а весной 1942 года был вывезен в крайне истощенном состоянии через Ладогу – по "Дороге Смерти"

(позднее переименованную в "Дорогу Жизни") – ходить он уже не мог, нчего не весил, и его вынесли из дома на чертежной доске. Позже он даже получил медаль "За оборону Ленинграда" и удостоверение блокадника. Кто-то из общих знакомых как-то, будучи в Ленинграде, оказался в компании, где присутствовала и одна солидная пожилая дама

– профессор университета – того самого, где учился Василий

Иосифович. Этот кто-то вспомнил к слову и Василия Иосифовича как выпускника ЛГУ. Дама, впрочем, тут же нахмурилась: оказалось, она все еще сильно обижалась на Дуккеля, так как была уверена, что это они с другом похитили и съели в блокаду ее любимую кошку. Они пришли к профессорше будто бы по какому-то незначащему делу, вроде как спросить книгу, заговорили ей зубы, а потом оказалось, что пропала кошка. Даже не мявкнула. Василий Иосифович же по этому случаю ничего никогда не комментировал: не подтверждал, но и не отрицал. Все это получило неожиданно широкую огласку и вспоминалось обычно в его отсутствие следующей фразой: "вот-де хороший-то он хороший, положительный интеллигентный человек, а у профессора кошку съел!"

Однажды все засмеялись на эту историю, ходившую уже как анекдот, но одна присутствовавших женщин возмутилась: "А что тут смешного? Я представляю, как если бы он съел мою Муську – да я его просто бы убила!"

Идея размещения в Красной башне была совершенно замечательная: сначала посетители смотрят панорамы старого города, а потом поднимаются и видят новый. Интересно, что музей, пребывая в профтехучилище, там таких панорам не выставлял, они находились у

Ивана Сергеевича дома. Дело в том, что вначале разрешение было получено лишь на описание дореволюционного и революционного прошлого

Любимова. Когда стали принимать экспозицию, притом присутствовали сам секретарь горкома после оживленного осмотра панорам 1912 и 1976 года в зале вдруг повисла тишина и кто-то, не удержавшись, выдохнул общее впечатление: "Ах, какой был красивый город!". Беззвучным продолжением этой фразы было: "И как же мы его сейчас засрали!" Из большого количества церквей в 1912 г., осталась лишь пятая часть, старый город представлял собой какие-то трущобы, всюду бросали в глаза развалины, новые районы казались уродскими. Короче, панорамы по-тихому сняли. По тем временам считалось, что весь дореволюционный период был периодом глубочайшей отсталости (об этом свидетельствовали висевшие тут же на гвоздике лапти и рассохшаяся прялка) и только с приходом Советской власти (тут на стенде появлялись на фотографиях какие-то мутные лица), сюда пришла новая светлая жизнь. Эти же лица можно было видеть на снимке, где те же веселые ребята кувалдами разбивали монастырские колокола. Вокруг этого жуткого действа стояла толпа, смотрела, кто-то со страхом, но многие улыбались. На отдельном стенде висели групповые фотографии бойцов местных ЧОН, которые участвовали в подавлении так называемых

"кулацких мятежей", а ниже в витрине лежал поеденный ржавчиной

"наган". Кстати, на берегу реки, где были похоронены погибшие при подавлении мятежа бойцы, сохранился мемориал с горящим до сих пор вечным огнем и надписью на граните: "Жертвам кулацкого востания"

(именно с одной "с" – так в оригинале) и ниже перечислены фамилии погибших.

Из экспозиции непосредственно послереволюционного периода особый интерес представляла фотография знаменитого комиссара Ивана

Кострова, или, как его звали по-настоящему, Изи Кацмана – сына аптекаря, который даже на фотографии имел совершенно тщедушный вид, да еще и в очках и с бородкой – точь-в-точь как раньше в советском кино представляли типичных меньшевиков-троцкистов-вредителей.

Оказалось, что в Н. была даже улица имени Комиссара Кострова.

Бабушка Ивана Сергеевича, посетив музей уже в очень преклонном возрасте, так и оторопела, увидев эту фотографию, будто бы ей показали что-то очень неприличное. Оказалось, что этот сын аптекаря, кстати весьма уважаемого человека, исчез из города где-то перед самой Первой мировой войной, а потом вдруг объявился уже в 18-м году и буквально за пару месяцев истребил чуть не четверть всего местного населения – по крайней мере, всех более или менее видных людей.

Просто перебил без суда и следствия. Он появился внезапно и неизвестно откуда – как чертик из табакерки. С ним была некая группа людей, из которой выделялись двое: латыш и китаец. Эти два страшных человека с совершенно непроницаемыми лицами, занесенные бурей революции в российский глухой провинциальный город, воспринимались местными жителями настоящими всадниками Апокалипсиса, сеющими вокруг себя смерть и разрушение. Сама бабушка считала, что ей и ее семье удалось тогда выжить лишь только потому, что в детстве с

Кацманом-Костровым дружил ее кузен Саша на почве коллекционирования и обмена почтовыми марками: то ли Изя их ему продавал, то ли они менялись с Изей – что-то вроде такого было. Она этого парнишку очень хорошо запомнила, и в тот период между ней, совсем тогда юной девушкой, и Изей, которого школьники нередко туркали за его национальность и тщедушность, сложилась какая-то странная не то что симпатия, а скорее негласный договор о ненападении. Причем, уже тогда, еще будучи подростком, бабушка почувствовала, что мальчик этот был совершенно сумасшедший, он еще тогда ее пугал. Так вот, в

18-м году, этот Кацман-Костров при первой же случайной с ней встрече на улице тут же ее и узнал, хотя внешне никак этого и не выказал.

Она поняла это по взгляду.

По некоей системе, понятной только самому Изе-Кострову, он со своей иноземной командой стал планомерно уничтожать население

Любимова. Как раз к этому времени относится легендарная и страшная история с распятием живым на воротах монастыря священника отца

Михаила. Говорят, что кто-то из мучителей бросил прибитому гвоздями отцу Михаилу прямо-таки истинно библейскую фразу: "Ну, и где твой