Дурдом

Он стоял уже у порога с чемоданом, когда дверь отворилась и вошла мать. Бессильно упав на табуретку у входа, простонала:

— О-ой, ребята, да что же вы делаете-то, что ж вы задумали-то, мои хорошие! Сереженька, Ленушка, что вы делаете-то?…

— Ма, успокойся! — деревянно улыбаясь, попросила ее Лена. — Я прошу тебя, молчи! Свои дела мы будем решать сами…

Она подошла к Сергею:

— Прости меня, ладно? Если я виновата в чем-то…

— Глупенькая ты! — вымученно улыбнулся он и нежно погладил ее по щеке. — Глупенькая ты моя… Ничего, все нормально. Главное, чтобы тебе было хорошо. Прощай! — и он шагнул в сгустившуюся тьму…

Глухая вьюжная ночь стонала под окном, а она, уставясь в заоконную темень, мысленно спрашивала себя: "А дальше — что?… Что — дальше?"…

Ответа на этот вопрос найти было невозможно.

…Работа на радио давала ей самое главное, без чего нормальная человеческая жизнь вообще невозможна: успокоение, чувство собственной значимости, уверенности в своих силах. Отношения с новыми товарищами по работе у нее складывались доброжелательные и спокойные. Никто не лез ей в душу, не вызывал на ненужные откровенности, не интересовался подробностями ее жизни. Той несколько истерической обстановки, что свойственна по преимуществу женским коллективам, а также недоброжелательности и нездорового любопытства здесь не было, и Елена очень радовалась этому.

Как рыба в воде, чувствовала она себя в разговорах с подростками, стариками, людьми простого труда — колхозниками, рабочими. После таких встреч у нее шли в эфир добротные материалы.

Но если ей поручали подготовить передачу о жизни какого-нибудь профсоюзного комитета, о проблемах и достижениях какого-нибудь парткома, исполкома или месткома, она чувствовала настоящий ужас.

Ее интересовали люди. И не только по работе.

Чем больше приходилось ей бывать в разных районах, тем сильнее тревожил ее вопрос: что происходит в деревне? Всё больше напрочь спившегося народу, даже женщины пьют по-черному, рожая полудебильных, а то и вовсе дебильных детей. Нередко она встречала в одной избе с грудничками на руках тридцатилетнюю мать и ее четырнадцатилетнюю дочь. И пили за одним столом, с одними и теми же кавалерами — все они же… Нищета духа, нищета тела, нищета стола — всё соединилось в диких картинах, которые для самой деревни непонятно как и когда стали нормой…

Помнится, в одной из сельских школ она попросила, чтобы ей дали возможность поговорить с кем-нибудь из толковых старших школьников — чтобы микрофонов не боялся, нормально разговаривать мог.

Завуч по воспитательной работе посоветовала побеседовать с девятиклассницей, секретарем школьной комсомольской организации: мол, она у нас — из лучших!..

И вот в пионерской комнате Елена включив магнитофон: "Расскажите, Альбина, как вы здесь живете, чем занимаетесь в свободное время, куда ходите? Меня интересует школьный комсомол".

— Ну, че? Свободное время мы ниче проводим. В клуб ходим, на дискотеку. В кино ходим… Ишо, эт-та в птеку ходим, книжки берем…

— Куда, куда ходите? — переспросила Елена не поняв, о чем толкует эта внешне перезрелая девица. — В… куда?

— В птеку.

— Это что же, что-то среднее между, аптекой" и "библиотекой"?

— Ну, в библиотеку, кака разница?

— А вы сами любите читать?

— Ну, люблю.

— А что вы в последний раз брали в библиотеке?

— Ну, книгу.

— Какую?

— Ну, че — "какую"? Интересную!

— Да о чем книга-то, какого автора?

— Ну, а поче я помнить-то буду? Я уж забыла…

Фантастический диалог? Увы, такие разговоры происходили в сельских школах очень часто…

Однажды Елена разговаривала с третьеклассницей.

— Как тебя зовут?

— Жанна.

— Чем ты, Жанна, увлекаешься в свободное время?

— Читением.

— А что читаешь-то?

— А вота…

И чумазая девочка показывает бережно обернутую в старую газетку "Книгу для чтения" по школьной программе.

А когда попадались светлые, умные головки в деревенской глуши, то сколь же вопиюще одинокими выглядели они на фоне всеобщего духовного убожества!

Как-то раз, тоже в сельской школе, она познакомилась с мальчуганом, четвероклассником. Пытливый взгляд открытых ясных глаз, внешняя аккуратность, чистоплотность, подчеркнутая вежливость в разговоре со старшими — все выдавало в нем мальчика незаурядного в своей среде.

Елена разговарилась с ним. Алеша, так звали мальчика, учился на одни пятерки, мечтал стать врачом, а пока был в доме старшим из четырех братьев, первым помощником родителей. Он мог и корову подоить, и в стайке почистить, и дров наколоть, и воды натаскать, и порядок в доме навести, и поесть сготовить. Ну, и за младшими братьями присмотреть, конечно.

— А когда же ты уроки делаешь?

— Спать меньше надо! — улыбнулся Алеша. — Кто рано встает, тому Бог дает — знаете? Я встаю утром вместе с отцом, это часов в шесть. Перед школой на свежую голову все уроки успеваю как надо выучить, младших в садик отвести, так что времени хватает.

— Ну, ты молодец… А кто же твои родители?

— Папа у меня — лучший механизатор колхоза, у него грамот — куча, и даже две медали за труд есть. А мама — лучшая доярка колхозная. Она на этой своей ферме чуть ли не ночует, поэтому и коровы у нее такие. Так что мне уж дома приходится хозяйничать.

И тогда Елена, движимая чувством восхищения перед таким семейством, спросила, как нечто само собой разумеющееся:

— Ну, наверное, у тебя, Алеша, папа с мамой — коммунисты?

— Вы что! — махнул рукой Алеша. — Папка сказал: "партейные" ищут, где лучше, где выгоднее.

Хотя были, и немало, коммунисты, которые выполняли самую рядовую, грязную работу, ни в какие "начальники" не лезли. Но, когда колхозный парторг, ничуть не стесняясь односельчан, направлял на свой двор три-четыре тракторных тележки отборного сена, а старухи-колхозницы в это время докармливали своим буренкам последнюю соломку вперемежку с собственными слезами, такое мнение народа о "партейных" было оправданным.

Произвол начальства в деревнях страшнее и нестерпимее, чем в городе. Потому что в селе кроме как в колхозе и работать-то негде. А поссоришься с председателем, парторгом — доброй жизни потом уже тебе не видать. А не каждый, далеко не каждый сельчанин может выдержать переезд на новое место. Не так-то просто для деревенских жителей покинуть родные места, престарелых родителей, многочисленную родню. В конце концов, даже в материальном плане многие просто неподъемны. Вот и живут, скрипя зубами, терпят выходки доморощенных мафиози, теряя последнюю веру в какие-то добрые перемены, предаваясь пьянству.

В деревенской жизни очень часто трудно оказывалось найти виновника конкретного безобразия и запустения. И, пожалуй, именно это казалось Лене самым безысходным в трагедии нынешней деревни.

Как-то раз, пыля на "газике" районной газеты по бесконечным проселочным дорогам с фотокорреспондентом той же редакции Василием Жуковым, Елена обратила внимание на то, как лихо несется перед ними черная "Волга". Ясно было, что это — начальство не районного уровня, как минимум, визитеры из обкома партии. Журналисты решили к ним пристроиться.

А машина благородного "партийного" окраса держала путь в ближайший колхоз, на ферму. Вот "Волга" затормозила, и из нее вывалился человек в дорогой светлой дубленке. Не мешкая, он направился не к центральному входу, а куда-то на задворки. Елена с фотокорром пошли следом.

Позади фермы, занесенные стылой поземкой, лежали целой горой замороженные новорожденные телята — как потом выяснилось, их было более шестидесяти. От этого зрелища замутилось в голове.

Человек в дубленке глухо выматерился.

— Кто такие? — отрывисто спросил он у Елены и Василия. Те представились.

— А что здесь происходит? — в свою очередь поинтересовалась Елена, и заведующий сельхозотделом обкома партии Владимир Иванович Петровских, им оказался человек в дубленке, поведал, что в обком поступил анонимный сигнал о безобразиях на этой ферме. Решил проверить лично, не ставя в известность местное руководство, сел на "Волгу" и пустился в путь. И вот, на тебе, какие сюрпризы!..