Поводок

олучать проценты со своего капитала, это твердый доход. Если ты хочешь уладить это с банком, я подпишу необходимые бумаги.

– Насколько я понял, мне дозволено растрачивать лишь проценты с оборота, которым занимается твой банкир благодаря моему вкладу, но насчет вклада ни-ни! Вот это замечательно!

– Дорогой, – сказала она нежно, почти улыбаясь, – дорогой мой, ты сердишься, но это делается для тебя, Венсан, клянусь! Для тебя! Я и франка не возьму из твоих денег, ты это отлично знаешь. Я их храню – не больше; к тому же безотчетно ты и сам хочешь того же. – Эта маленькая фрейдистская нотка была, очевидно, краеугольным камнем в здании, куда Лоранс собиралась упрятать свою совесть; со вчерашнего вечера и все утро она неуклонно возводила его, вкладывая в это дело всю неодолимую силу глупости и злонамеренности, помноженную на бесконечно живую в ней жажду обладания.

Я был не в силах бороться ни против столь простых и сильных чувств и желаний, ни против тех неотразимых доводов, которыми она пользовалась:

– Но я думаю о тебе, Венсан! Представь, дорогой, что со мной приключится несчастье...

– Смотри, не накликай беду, – сказал я, все еще пытаясь иронизировать, как вдруг что-то сжалось у меня в горле, и, красный, спотыкающийся, я попятился вон из комнаты под ошеломленным взглядом моей нежнейшей женушки; я почувствовал своего рода нервную тошноту, чего давным-давно со мной не случалось, наверно, с отроческих лет; раньше я думал, что это возрастные явления, и со временем я от них избавился.

Я вернулся в студию, в свое убежище, запер дверь на ключ и растянулся на кровати. Она меня достала! Семь лет Лоранс походя унижала меня, ей только и было нужно, чтобы я находился под рукой, пускай даже озлобленный и скрывающий свой гнев. Она всегда мечтала держать меня на коротком поводке и хотела, чтобы я чувствовал это. Лоранс изводила мысль, что она содержит меня, и, должно быть, она считала, будто лишь это меня к ней и привязывает и что я будто бы похож на ее отца, тщеславного борова, с той лишь разницей, что я не могу оскорблять ее, как он оскорблял всю жизнь бедную мать Лоранс. Похоже, все детство она провела среди этой грязи и поклялась себе в том, что не потерпит ни чванства, ни хамства неверного мужа. Вот почему она вышла замуж за меня; я ей казался слабохарактерным, и Лоранс воображала, что сможет помешать мне изменять ей; между нами навсегда установились отношения собственности и собственницы; Лоранс никогда меня не любила, она мной владела. Что же касается моих постыдных провалов, она так утешала меня лишь потому, что они ее вполне устраивали; ей не нужен был великий музыкант; более того, она бы все сделала, чтобы я им не стал, если бы у меня действительно были задатки для этого.

Вообще-то по натуре я сентиментальный циник, и если что и задевало, даже оскорбляло мое естество, так это воспоминания о тех радостных моментах, когда я и вправду немного любил Лоранс, когда мне нравилось смотреть на нее и верить, что она счастлива, – память о том, чего