На исходе зимы

— Что с вами, — спросила Юля, всматриваясь в его побледневшее лицо.

Он махнул рукой. Жест этот должен был означать: «Иди!» Юлька тихо вышла. В читальном зале ждала ее Варя.

— Возьми, — протянула ей Юля характеристику. — Давай прочтем. Конверты не заклеены.

— Я читать не буду, — сказала Варя.

— А я прочту. Что в этом такого? Вот, слушай:

«Еще ветер в голове. К людям незлоблива. Одна беда — читает мало. Все больше танцы и самодеятельность. Все недосуг за книги засесть, а для библиотекаря это грех смертный. Рисовать и красить любит — сядет, не оторвешь. А вообще при должном руководстве отлично работать может…» — Юлька усмехнулась: — Ну, намудрил. Кто же так характеристики пишет? В училище смеяться будут. Ну и черт с ними.

В дверях появился Васицкий.

— Девушки, мы сейчас едем. За вами машина придет к часам двум. Юлия Александровна, вы не забыли, что нам нужно будет продолжить разговор? Не прощаюсь, увидимся в отделе. Я на вас надеюсь.

И только он закрыл дверь, девушки услышали, как в книгохранилище что-то грузно упало и загремел опрокинутый стул.

Первая кинулась туда Варя. Иван Леонтич лежал на полу. Старика перенесли в другую комнату, уложили на диван.

Сбегали за Машей. Появилась Анастасия Андреевна. Иван Леонтич поманил ее пальцем. Она наклонилась к нему.

— Мне худо, — прошептал он. — Совсем худо.

Сердце болело, как свежая рана. Словно кто-то ударил ножом, и нож этот остался в груди, и мешает дышать. Настенька протянула стакан с лекарством. Какое лицо у нее — заботливое, встревоженное, а у него никакого чувства к ней: просто рядом старая чужая женщина. Есть она рядом или нет — совершенно все равно.

Ему удалось найти такое положение, при котором боль была терпимой, и он замер, стараясь почти не дышать. «Неужели это конец?» — думал он. Только-только собирался пожить для себя. Ведь, несмотря на возраст, он внутри своего изношенного панциря ощущал молодые, нерастраченные силы. Зачем же такая несправедливость? Кому помешало бы, если б он жил еще лет пять или хотя бы год. Год — это тоже очень много. Если разобраться, это огромный срок, можно многое продумать и понять. Если врачи не позволят ничего делать, а только смотреть и думать, все равно это величайшее счастье — смотреть и думать. Еще весну хочется увидеть. Зима на исходе, уже первые сосульки, и солнце светит совсем по-весеннему. Дождаться бы мая, увидеть, как из почек выкарабкиваются листья, как просыпается земля, узнать, кто родится у Вари, как дальше сложится у нее с Георгием, как пойдут дела в новой библиотеке, еще раз пройти дорогой через поле к логу, мимо осиновых колков — как хороши они в начале июня, когда листья чистые и все вокруг пахнет ими. Услышать птиц — о чем они кричат? Все о том же — о радости жизни… Он открыл глаза и увидел край стола и стопку новых книг и журналов, еще не обработанных. Он собирался заняться ими сегодня после отъезда девочек. Когда он теперь их прочтет? Может быть, и не прочтет, а так хотелось бы… Плохо дело, и дальше нечего ждать хорошего. Когда это было далеко, о нем как-то не думалось, а теперь оно стало совсем близким, и не думать о нем уже нельзя…

Как ни сопротивлялась Варя, Анна Леонтьевна нагрузила ее вещами. Получилось два чемодана и сумка с продуктами.

Перед дорогой присели по обычаю, вроде бы в шутку, а все-таки почти серьезно.

— Ты иди потихоньку. И чемодан один возьми. Мы тебя догоним, — сказала Анна Леонтьевна сыну.

— Секреты? — спросил сын.

— Иди, иди.

Когда Георгий ушел, Анна Леонтьевна спросила:

— Варюша, ты за собой ничего не замечаешь?

Варя смутилась.

— Не знаю.

— Ты не обижайся. Я хочу тебе добрый совет дать. Если тяжела, не вздумай глупости делать. Подружки могут всякое посоветовать. Ты их не слушай.

— Я и не думала ничего такого, — проговорила Варя краснея.

— Вот и ладно. Договорились. Не бойся, ничего не бойся. Такая наша доля женская — рожать да растить. Если Гошка в армию уйдет, вдвоем с тобой будем жить. Как экзамены сдашь, сразу сюда.

У конторы правления колхоза уже стояла Юлька. Она сказала:

— Это ведь я все, дура, наделала.

— Пойдем его проведаем.

Настенька была одна с Иваном Леонтичем. Обрадовалась:

— Вы побудьте с ним. Я за подушкой схожу.

Иван Леонтич лежал, укрытый своей шубой. Варя приблизилась к дивану.

— Как вы себя чувствуете?

Он с трудом повернулся, кивнул.

— Мы уезжаем, — сказала Варя.

— Ты вернешься?

— Вернусь.

— Библиотеку только тебе…

— Вы еще поработаете.

— Нет уж, меня списали…

Варя наклонилась и поцеловала старика в колючую щеку. Он зашептал ей на ухо:

— Не застанешь меня, тетрадь в столе. Кое-что набросал. Как Гораций говорил: «Нет, весь я не умру»… Это если меня не будет…

— Вы всегда будете, — сказала Варя.

Уголки губ старика шевельнулись, но не дотянули до улыбки.

В это время Юля попросила:

— Варя, ты выйди. Мне надо что-то сказать…

Варя ушла. Юлька села на стул подле дивана.

— Вы меня простите, Иван Леонтич. Я не нарочно. И вообще, я не такая плохая, как вы думаете.

— Я знаю…

Дверь приоткрылась.

— Машина пришла.

— Я пойду. Выздоравливайте, пожалуйста, — проговорила Юлька и убежала.

В полутемных сенях она столкнулась с Лихачевым, вздрогнула от неожиданности.

— Мне поговорить надо, — хмуро произнес Лихачев, загораживая своим большим телом дверь. — Я, Юля, заявление подал. Увольняюсь.

— Увольняешься?

— С тобой поеду.

— Со мной? Да ты с ума сошел! Так сразу? И куда ехать? Нам и жить негде. Ты думаешь, легко в городе найти квартиру?

— Квартира будет, — сказал твердо Лихачев.

«Такой чего угодно добьется», — подумала со страхом Юлька.

— Ну, а дети? Куда же детей? Ты подумал?

— Петю мы с собой возьмем.

— Нет, послушай, — быстро и сбивчиво заговорила Юлька, — как ты мог? Я не понимаю… Я ведь не обещала. Хоть бы посоветовался. И как мы с Петей? Он ведь большой…

— Не обещала?

— Нет, конечно.

Молча они стояли друг перед другом.

— Мне пора, — проговорила Юлька.

Лихачев молчал. Юлька положила руки ему на плечи.

— Вася, не сердись на меня… Ну, прощай. Понимаешь, не судьба. Ты забудь меня. Дай я тебя поцелую.

Думаешь, мне легко?

Лихачев отстранился и быстро вышел.

Георгий засовывал чемодан в машину. Шофер, подняв капот, возился с мотором. Варя и Юля забрались уже на заднее сиденье. И вдруг послышался крик. Из-за угла выскочила Пана в расстегнутой телогрейке, со сбившимся на плечи платком. Она кинулась к автомобилю, схватила Юльку за рукав и стала тащить. Юлька не давалась. Пана ударила ее по лицу и закричала:

— Наблудила, сука, и деру? Вот тебе… Вот еще получи. Накрасилась, так я тебе еще подкрашу. Вот еще тебе, вот еще, чтоб красивше была…

Гошка кинулся к ней, схватил за руки, оттащил. Пана отчаянно вырывалась и кричала:

— Пусти меня, я убью ее!

— Да трогайте вы! — крикнула Анна Леонтьевна шоферу.

Газик фыркнул и тронулся. Варя успела махнуть рукой, в заднее окошечко увидела Георгия и бегущую позади Пану с открытым в крике ртом.

Деревня мчалась мимо.

— Веселые проводы, — сказал шофер. — Только музыки не хватает.

Юлька сидела, закрыв лицо руками. Потом спросила Варю:

— У тебя есть чистый носовой платок?

Вытерла кровь с разбитой губы.

Только переехали Савеловский лог, спустило заднее колесо. Шофер занялся ремонтом. Девушки вышли на дорогу. Кругом лес, тишина. По сосне винтом бегали две белки. Совсем как тогда. Стучал дятел.

Издали послышался шум мотора. Из-за поворота показалась санитарная машина. Промчалась мимо, включив сирену. Все трое посмотрели вслед. Не могла Варя слушать этого звука — он кричал о войне, о пожарах, смертях. От него по спине разливалась холодная струя страха.