Запятнанная биография

Несколько дней было очень больно и казалось, что все догадываются, по походке, по лицу, по выражению глаз догадываются.

Мама не догадалась, даже Вера. А Таня, когда хотела спросить, посоветоваться, оборвала жестко:

— Есть вещи, которые человек должен пережить один.

Я пережила.

Та ночь приближалась бесконечно медленно и неотвратимо.

Агафонов просил звонить, если освобожусь не поздно. Суматошный день. До обеда была на агитпункте. Очень хотела и очень боялась увидеть Агафонова. Он пришел около трех. Копалась в списках, выписывая оставшихся, уже начиналась лихорадка, агитатор хотел отличиться.

— Ну, как дела? — спросил негромко, остановившись у моего стола.

Только и сумела улыбнуться глупо, пролепетать:

— Кажется, неплохо.

— Вы вот что… — медлил, обдумывая что-то, — вы позвоните, когда освободитесь… если не поздно.

Девочка, напарница, такая же лаборантка, как я, просто вытаращилась от изумления.

— Спасибо. Я постараюсь.

— Постарайтесь.

Как я старалась, как выслуживалась перед Митькой! Бегала с урной по больным, раз пять в домоуправление, уточнить командированных в загранку, приносила из буфета чай. Не было меня проворнее. На этом и погорела. В девять послали с Лешей в райком. Он сидел за рулем торжественный, в шикарной дубленке, шапка из нерпы.

Окно Агафонова светилось зеленым абажуром настольной лампы, а в кухне темно.

Леша медлил включать зажигание.

— Ну что, — нетерпеливо дернулась я, — мы едем или нет?

— Ты так пойдешь на банкет? — Леша критически оглядел мои забрызганные грязью сапоги, растрепанные волосы, измазанные чернилами руки.

Пожала плечами.

— Я поздравляю тебя с праздником, — перегнулся через меня, из бардачка вынул коробку, перчатки в прозрачном пакетике, — это тебе подарок, а то восьмого моя смена, не увижу.

Духи были французские, дорогие, назывались «Клима». Вера душилась такими только по праздникам.

— Зачем! — А руки невольно протянула принять. И совсем гадкое, злое:

— Кто-то забыл в машине?

Леша отвернулся к окну: длинные, вымытые, блестящие волосы на воротнике дубленки, оскорбленный нерповый затылок.

— Ду… глупая ты, Анна. Думаешь, если рассказал тебе, как дарят что-то, значит — вор. Забытое, между прочим, имею привычку в парке диспетчеру сдавать.

— Извини. Я нехорошо пошутила, извини.

Оживился тотчас. Повернул худое носатое лицо: прямо артист в дубленке, в шапке этой богатой. Олег рядом с ним работягой простецким выглядит.

Приходил в тот день раза три. Пальто нараспашку, облезлая ушанка на затылке. В обвисших карманах — по ананасу. Всех угощал и хвалился, что их участок лучше: в буфете ананасы продают и бананы.

— Аня, за тобой во сколько заехать?

— Не знаю. Спроси у своего дружка, он же начальник.

Это до прихода Агафонова.

— Ань, а я к вам на банкет приду.

— Будет очень странно, и своих обидишь.

— Ты думаешь? — спросил доверчиво.

— Уверена.

— Ну, я тогда со своими посижу немного, а потом к вам примкну.

— А я не пойду, наверное. Устала.

Это после прихода Агафонова.

Леша всю дорогу до райкома и обратно трепался не останавливаясь. Про мать — билетершу в кинотеатре «Пламя», про отчима, «хорошего мужика», хотя и поддающего, про забавную сводную сестренку. В ГУМе, оказывается, вчера давали гипюр, он взял на рубашку, мать ни в какую не хочет шить, говорит — «бабская», ничего не понимает в моде… «Горит окно или не горит, — думала я, — горит или не горит».

Окно светилось.

От банкета никак нельзя было отвязаться. Громче всех протестовал Леша. Он чувствовал себя на агитпункте хозяином. Отдавал распоряжения, помогал таскать урны. Потом опять ездили в райком (окно горело, горело из последних сил), и из последних сил я рвалась уйти. Жаловалась на головную боль, на усталость, на то, что дома будут волноваться.

— Я позвоню твоей маме, — сказал Митька, — хочешь? Или Азаров позвонит.

— Я сама позвоню.

Ушла в пустую комнату. Набрала номер, уже наизусть, откликнулся сразу, встревоженно:

— Да!

— Виктор Юрьевич.

— Кто это?

— Это я, Аня.

— Да, Аня. Ну где же вы? Я уже сто раз ставил чайник.

— Мне нужно идти на банкет.

— Нужно? — голос насмешливый, холодный. — Ну, если нужно…

— Правда. Честное слово. Никак не получается, я уж и так и эдак…

— Неважно! Приходите после, как сможете.

Короткие гудки. Часы на стене показывают одиннадцать.

«Когда же я смогу? Пусть Азаров и вправду позвонит маме».

В соседней столовке ждал длинный, накрытый к нашему приходу стол. Нельзя сказать, чтоб очень расщедрились на наш банкет: иваси с луком, винегрет — его вдоволь, рубленые шницели с сероватой картошкой, Бог знает на чем жаренной. Но все были голодны, и выпивки добавили, вынув бутылки с водкой из сумки «Аэрофлот», и запасливые женщины-агитаторы выдали домашние пирожки с капустой, студень с сиреневым хреном. Они были очень оживлены и нарядны, в отличие от меня, поминутно поглядывающей на часы, равнодушно кивающей Леше в ответ на вопрос:

— Водочки ты, конечно, выпьешь немножечко с устатку?

Вспоминай меня без грусти,

Ненаглядный мой… —

пела женщина.

«Как же он меня сейчас вспоминает? И вспоминает ли? И помнит ли ту сырую мартовскую ночь? Нашу первую ночь…»

Наверное, это был хороший праздник. Для других. Весь день провели вместе, в хлопотах, скинули ответственное дело, домой можно не торопиться — предлог достоин уважения. Никто не торопился, кроме меня. Часы просто взбесились. Выпили по первой рюмке, а они уже показывали полдвенадцатого. Азаров звонил маме, обещал меня доставить домой. Надо уходить, пока не пришел Олег, но Леша… Привязался же на мою голову…

Ни на секунду не оставлял меня в покое. Потащил танцевать, рассказывал о директоре парка.

— Мужик классный, хотя и еврей. А мне вообще евреи нравятся, — вдруг заявил с вызовом. — А тебе?

— Я этого не понимаю.

— Чего?

— Еврей не еврей. Есть хорошие и плохие люди.

— А я что говорю.

И опять:

— Ань, пойдем потанцуем.

— Мне не хочется.

— Ну что ты как не родная.

Не надо было пить водку на голодный желудок.

Все вдруг отстранилось, и я разглядывала Лешино лицо, словно издалека. Видела родинку над губой, губы шевелились, улыбались, я, не вникая в смысл речей, улыбалась в ответ.

Пришла простота. Я знала, что через пять минут встану, будто мне в туалет надо, и, не попрощавшись с Лешей, уйду. Что будет дальше — не думала. Главное — встать и уйти.

— Извини, — прервала Лешу на полуслове, — мне надо выйти.

— Куда? — спросил глупо.

— Куда царь пешком ходит, — так же глупо ответила я.

Кто-то попытался схватить, заставить танцевать. Кажется, Азаров, а может быть, Митька. Увернулась. На вешалке никак не могла отыскать пальто.

— Ань! Ты что, уходишь?

Конечно, Рая. Стоит в дверях нарядная, в сертификатном бархатном костюме. Показалось, сейчас схватит, потащит назад.

— Нет-нет. Что ты! Мне платок носовой нужен…

— А Олег придет за тобой?

— Наверное.

— Наверное или точно?

— Да откуда я знаю!

Хотелось крикнуть: «Отстань ты от меня! Какое мне дело до Олега», но хитрость дьявольская вдруг какая-то озарила: «Она хочет, чтоб я ушла. Она так же сильно, как я, хочет этого».

— Он придет обязательно, ты дождись его, а мне надо к Тане, она заболела, ждет меня.

— Ждет? Так поздно?

Лешка просто вцепился в мое пальто мертвой хваткой:

— Ань, что за номера?

«Из-за тебя, гадина, задержалась», — наверное, мой взгляд сказал именно это, потому что Рая даже чуть отшатнулась назад.

— Да никуда она не уходит, успокойся. — Рая решительно отняла у него пальто. — У человека «молния» на юбке разошлась, а ты мелькаешь…

— Я умею починить, надо вниз замок спустить…