Части целого

Наконец настал день, когда рукопись отправилась в печать. Мне следовало идти к Стэнли и открыть ему имя автора. Мы с Гарри сели на заднем дворе и вместо завтрака выкурили по сигарете. Он разволновался сверх всякой меры, и его руки сильно тряслись. Мы оба старались этого не замечать, и когда мне пришлось зажигать для него сигарету, мы разыграли сцену, будто я — мальчик-слуга в его доме и давно выполняю подобные обязанности.

— Извольте, сэр, — сказал я.

— Благодарю, малыш, — отозвался он.

Небо над нашими головами приобрело странный оттенок — стало зеленым, цвета морских водорослей, как его бассейн.

— Этот издатель. Мы можем ему доверять? — спросил Гарри.

— Безоговорочно.

— Он нас не подставит?

— Нет.

— Когда будешь в следующий раз с ним разговаривать, скажи: я убил семнадцать мужчин, двух женщин и одного ребенка.

— Ты убил ребенка?

— Скажем, подростка.

Гарри подал мне лист бумаги. На нем был текст «От автора». Я взял бумагу и отправился вершить наши судьбы и при этом, вышагивая по улице, яростно размахивал руками, потому что так ходят люди, которым приходится выполнять грязную работу за судьбу.

Со Стэнли я встретился в его кабинете. Он нервничал и не мог усидеть на месте. За две минуты, что я у него пробыл, он, странно жестикулируя, трижды прошел от двери к окну и обратно.

— Ну вот, у печатников все готово. Я жду имя.

— Вот оно: книгу «Пособие по преступлению» написал Гарри Уэст.

У Стэнли открылся рот и оставался в таком положении, пока оттуда не исторгся хриплый выдох:

— Кто?

— Гарри Уэст!

— Никогда не слышал о таком.

Я упомянул все статьи криминального послужного списка Гарри, ничего не пропуская.

— Гарри Уэст, — повторил Стэнли, записывая имя, и его голос звучал слегка разочарованно.

Получив информацию, он написал справку для раздела «Об авторе». Она получилась такой:

— Гарри желает, чтобы строки «От автора» поместили впереди.

— Ради Бога.

Издатель бросил взгляд на листок бумаги — там был стандартный текст с благодарностями, какие пишут, если намереваются предварить ими работу всей жизни.

— Не против, чтобы твое имя появлялось в этом контексте? — спросил Стэнли.

— Почему бы и нет? — глупо ответил я, хотя отлично понимал, почему нет. Я практически признаюсь в преступлении: скрывал известного беглеца из тюрьмы и редактировал его сочинение. — Да, почему бы и нет?

— Тебе секунда на размышление.

Я задумался: не совершаю ли я ошибки? Не вызывало сомнений, что нет никакой необходимости афишировать свое участие в этом деле. Но в то же время это была моя работа. Я лез из кожи, проталкивая книгу Гарри, и хотел, чтобы мир об этом узнал.

— Оставь как есть.

— Хорошо. Значит, рукопись готова — буду отправлять ее в производство. А после этого могу я с ним встретиться?

— Не думаю, что это удачная идея в данный момент.

— Почему нет?

— Он не вполне хорошо себя чувствует… слегка на взводе. Может, когда книга появится в магазинах. Кстати, когда это будет?

— Через три недели.

— Не могу поверить, что это происходит на самом деле.

— Уж постарайся! — Стэнли посмотрел на меня странным, отстраненным взглядом и добавил: — Передай Гарри, что он — гений.

— Непременно, — ответил я.

— Как он отреагировал, когда ты назвал ему мое имя? Какое было выражение его лица? Ничего не упускай! — Гарри спрашивал с порога, затаив дыхание, пока я шел по подъездной дорожке.

— На него произвело впечатление, — солгал я. — Он о тебе слышал.

— Еще бы! Если человек убивает пятьдесят лет кряду, как о нем могут не слышать? Когда книга появится на прилавках?

— Через три недели.

— Через три недели?! Проклятие!

Ничего не оставалось, как только ждать. Все, что требовалось, было сделано, и я ощутил спад сил, наступающий обычно по завершении работы. Теперь я понимал, как чувствовали себя рабы в Египте, водрузив на вершину пирамиды в Гизе последний заостренный камень, после чего надо было стоять и ждать, когда затвердеет цемент. В то же время я испытывал смятение. Во второй раз в жизни, после ящика для предложений, я принял участие в чем-то значительном; и что же, скажите на милость, мне делать дальше? Рвавшееся из груди честолюбие больше не находило выхода, и это нервировало.

Несколько часов мы провели, предсказывая себе то грандиозный успех, то печальный провал, затем я отправился домой ухаживать за матерью. После химиотерапии и облучения она испытывала постоянную усталость, потеряла вес и часть волос и ходила по дому, держась за стены. Я понимал, что тело, в котором жила мать, быстро становилось непригодным для жизни. Единственной приятной неожиданностью стал отец: он больше не напоминал опустившееся и словно уже нечеловеческое существо. Тепло относился к жене — проявлял любовь и поддерживал ее глубже и преданнее, чем мы могли от него ждать. Так стоило ли мне постоянно находиться при матери? Я вышел в мир, и теперь каждая клеточка во мне восставала от сознания, что придется пробыть в нашем паршивом городке хотя бы секунду. Вот почему никогда нельзя связывать себя нерушимыми клятвами. Разве можно предсказать, как поведут себя в будущем твои клетки?

Недели ожидания превратились в затянувшуюся изощренную пытку. Я всегда знал, что день состоит из 1440 минут, но в те три недели я все их прочувствовал. Меня колотило, как оголенные провода. За столом я что-то перехватывал, однако есть по-настоящему не мог, в постели закрывал глаза, хотя не засыпал. Вставал под душ и не намокал. Дни не сдавали свои рубежи, держались, будто памятники безвременью.

Но каким-то волшебным образом срок сдачи тиража все-таки наступил. В три утра я сел в автобус и поехал в Сидней. Всю дорогу меня не покидало самодовольное ощущение, что я знаменитая личность: сижу среди людей и только и жду, что вот сейчас кто-нибудь обернется и воскликнет: «Ба, да это же тот-то и тот-то!» Город не самое удачное место для рассвета. Солнце долго не способно пробиться в холодные улицы, и потребовалось два часа, чтобы стало светло. На Джордж-стрит я наткнулся на толпу ночных гуляк: они падали друг на друга, целовались и поносили не вовремя наступивший день. Весельчаки запели мне в лицо, и я что-то протанцевал под их мотив, надо думать, неплохо, поскольку мне зааплодировали.

Магазин обещал выставить книгу в витрину. Я пришел раньше на два часа. Выкурил несколько сигарет. От нечего делать улыбался. Вдавливал в ладони ногти. Нитка от рубашки занимала меня с восьми до половины девятого. Наконец за несколько минут до девяти в магазине появилась женщина. Не знаю, как она туда попала. Наверное, был еще задний вход. Или она всю ночь там спала? Ну что она возится? Почему привалилась к прилавку, словно не продавец, а покупательница? Сколько можно ковыряться в кассовом аппарате? Разве это сейчас важно? Разве не очевидно — если в магазин поступила новая книга, необходимо первым делом выставить ее напоказ!