Радость моего общества

Не знаю, хочу ли я подкатиться к Элизабет, Королеве Недвижимости, пока не улажено дело с "Менсой". Было бы славно вскользь обмолвиться о своем членстве за рюмочкой не третьем свидании. Если я почувствую, что до третьего свидания может не дойти, то без колебаний перенесу сообщение на второе, а то и выпалю прямо на первом, сразу после "здрасте". Я думаю об Элизабет, потому что сегодня она дважды попалась мне на глаза: раз — когда приехала, и раз — когда уезжала. Квартиры через дорогу сдать не просто, к счастью для меня, и требуется множество показов, чтобы найти того единственного клиента, который не пожалеет средств на посредственное. Когда ее машина затормозила у "Венца Розы", мои чувства напряглись все до единого. Я раздвинул окно и, клянусь, на меня пахнуло ароматом сирени и лаванды, хотя нас разделяло не менее ста ярдов. Благоухание было настолько сильным, что я ощутил его у себя на языке. Я вцепился в подоконник, утопив пальцы в алюминиевом желобе. Я видел, как она вынырнула из своего дизельного "мерседеса" с отработанным совершенством королевы красоты. Я слышал, как ее каблуки, цокнув, коснулись асфальта.

Она вошла в здание, ни на секунду не отнимая от уха сотового телефона, и двадцать минут спустя я увидел пару лет тридцати с чем-то, подкатившую на "порше", который при парковке наполовину залез в красную зону. О, для меня они были открытой книгой: слишком много денег вложено в "порш", а на квартплату не хватает. Он — молодой пижон, три года как получил хорошую работу, и единственное, чего он желает, — это "порш". Что-то типа: с детства мечтал. Наконец он обзаводится машиной и привязывается к ней всем сердцем. Затем появляется жена, но, блин, он по-прежнему любит свой "пор". В общем, они считают, что денег снять жилье у них завались, пока не начинают справляться о ценах и не выясняется, что число спален, которое им по карману, усохло в полтора раза.

Я могу себе представить свою жизнь с Элизабет. В колготках за завтраком, на каблуках до обеда. Интересно, разница в возрасте вызовет проблемы? Ей, должно быть, сорок два. Мне, должно быть, скажем, тридцать пять. (Разумеется, я знаю свой возраст и могу назвать его не тушуясь. Просто, будь я с Элизабет, я вел бы себя солиднее, а с Зэнди из аптеки — ребячливей). Сомневаюсь, чтобы Элизабет захотела жить здесь у меня. Она, я полагаю, обитает в отличной съемной квартире, самой изысканной из сотен тех, с которыми ей ежедневно приходится иметь дело, и платит за нее мизерную аренду. Так что явно придется переехать к ней. Но проявит ли она терпимость, когда я начну перечислять свои чудачества? Поймет ли, что мне необходимо, чтобы совокупная мощность лампочек, включенных в квартире, была не менее 1125 ватт?

Я сидел у окна, ожидая, когда она снова появится, и взгляд мой курсировал между ее машиной и входом в квартиру. Что удивительно в новых романах, подобных этому, — явления, прежде вполне объяснимые, будучи окрашены любовным неистовством, обретают загадочность. Вследсвии чего, увидев, как таинственно отомкнулась и медленно раззявилась крышка ее багажника, я был убежден, что это произошло под действием магнитных сил нашего взаимного влечения. Теперь, оглядываясь назад, я осознаю, что открывать багажник с расстояния в сорок футов, когда Элизабет была вне моего поля зрения, ей позволил брелок с дистанционным управлением. Подойдя к машине, она вынула из багажника и протянула клиентам две брошюры — из тех, что, я полагаю, были аккуратной стопкой сложены рядом с запасным колесом.

Они стояли у бордюра и беседовали, и я видел, что это не дежурное рукопожатие и прощание; она все еще расписывала достоинства квартиры. Мне представился шанс встретиться со своим object d`amour* [*Предметом страсти (фр.)]. Или, как минимум, дать ей возможность меня увидеть, привыкнуть ко мне. План мой заключался в том, чтобы пройти по своей стороне улицы, не бросив на нее и взгляда. Это, как я чувствовал, очень умный мужской ход — познакомиться и в итоге соблазнить через отсутствие всякого контакта. Я войду в ее мысли как таинственная фигура, некто, совершенно в ней не нуждающийся. Женщинам перед этим не устоять.

Оказавшись на улице, я столкнулся с проблемой. Я забыл надеть солнечные очки. Так что проходя мимо нее, лицом на запад, к солнцу, я, быть может, и выглядел безучастной фигурой, но при этом — сощурившейся безучастной фигурой. Один мой глаз замкнулся, как улитка от соли,  второй я держал открытым в попытке что-то видеть. Как раз в тот момент, когда Элизабет обернулась (я намеренно шаркнул ногой, импульсивно отступая от собственного плана дать ей заметить меня самостоятельно), вид у меня был наполовину сморщенный и, вероятно, зловещий. Согласно плану я должен был идти, по крайней мере, пока не сверну за угол, чтобы она не обнаружила бесцельности моего путешествия. Я пошел дальше вокруг квартала и, когда солнце оказалось у меня за спиной, сумел даже придать своей походке уверенную беспечность, пусть в этом и не было смысла, учитывая, что Элизабет уже никак не могла меня видеть. Десять минут спустя я вернулся. К моему замешательству, Элизабет и ее клиенты были все еще там, и мне пришлось опять шагать лицом к четырехчасовому солнцу. На этот раз я заставил оба глаза открыться, в результате чего их начало жечь и потекли слезы. Усилие воли, которое при этом потребовалось, подорвало мою напускную уверенность. Моя поступь демонстрировала мушкетерскую удаль, но выражение лица говорило о пожизненном запоре.

Но каким бы сумасбродом я себя не выставил, контакт установился. И я сомневаюсь, что краткое искаженное впечатление от меня окажется таким стойким, что его невозможно будет стереть и заменить мною в лучшем проявлении.

Что приводит меня к вопросу о харизме. Но все ли мы желаем знать, сколь далеко простирается наш магнетизм? Не могу сказать, чтобы мой шарм развернулся вовсю, когда я проходил мимо Элизабет, но, будь она на другом конце улицы, шагай я на восток, спиной к солнцу, разжмуренный и спокойный, эдаким, что ли, мглистым силуэтом, моя харизма клубилась бы, как дым от кальяна. И Элизабет, пленительная Элизабет, была бы тут же изловлена и стреножена. Но моей харизме только предстояло расцвести. Что-то как будто препятствовало мне.  Быть может страх — что будет со мною и окружающими, если моя сила вырвется на волю? Вдруг я окажусь настолько чувствен, что со мною нельзя будет совладать? Быть может, мои обсессии существуют, чтобы я не стал слишком могущественным обольстителем, чтобы удержать в узде все мои потенциальные романы и интрижки. Как-никак, я не могу быть чересчур уж соблазнительным, если в заветную ночь мне приходится вычислять и регулировать совокупную мощность электролампочек в квартире избранницы, которая в это время сидит на краю кровати, поглядывая на часы.

Примерно в это время позвонили из "Крим-шоу" — им понадобилось снять дополнительные кадры для передачи. Нужен был дальний план, на котором я веду себя подозрительно, когда меня допрашивает полиция (переодетые актеры). Я спросил, что мне говорить, а они сказали — все равно что, поскольку камера будет так далеко, что достаточно двигать ртом, как будто разговариваешь. Я сказал "ладно", поскольку как бы я ни нервничал, съемки бы стали украшением грядущей недели. Праздность моей жизни на тот момент, мое пребывание в непреднамеренном отпуске сделали дни долгими, а вечера затянутыми, хоть мне было и нетрудно заполнять теплые калифорнийские часы сидением у окна, регулированием ветерка посредством использования раздвижного окна в качестве вьюшки и любованием дорожными движением.

Восемь дней спустя я вновь наблюдал Элизабет на той стороне улицы — на этот раз с другой парой, но все за тем же занятием. Она стояла у машины, вручая брошюры, потом потянула время, напоследок произнося дополнительную рекламную речь. Я вновь решил прогуляться, на этот раз прихватив солнечные очки во избежание черносливного выражения лица. К тому же я превзошел себя в части одежды. Я надел лучший свой наряд, лишь позднее осознав, что Элизабет никак не могла подозревать, что он лучший. Она могла подумать, что у меня есть три-четыре наряда получше или что у меня полный шкаф лучших нарядов, из которых этот — самый никудышный. Так что хоть я и расстарался, Элизабет пришлось бы пошариться у меня в шкафу, сравнивая мои наряды, чтобы в этом убедиться. Наряд же, чтобы вы знали, состоял из штанов цвета хаки и стильно потрепанной парадной белой рубашки. Завершали его очень славные коричневые мокасины и носочки в тон. Кстати сказать, для моего района это безупречный ансамбль. Я выглядел как калифорниец, как санта-мониканец, как беспечный франт.