Стакан молока, пожалуйста

Такие мысли она не могла бы открыть никому. Разве что со временем — Николаю.

— Вере не так легко, — сказала мать, ставя утюг на подставку.

— Почему?

— Она, конечно, думает о папе. И теперь, когда у нее месячные, ей бывает еще хуже.

Руки у матери были красные и распухшие. Это бывало всегда, если она и стирала и гладила в один день. Случалось, что белье высыхало слишком быстро. Сырое белье легче гладилось, и его не надо было спрыскивать. Мать, глубоко задумавшись, склонилась над гладильной доской, она не делилась с Дорте своими мыслями. Так могло пройти несколько минут. Потом она как будто приходила в себя и возвращалась к тому, на чем остановилась.

— Тебе нужна подруга, Дорте, — сказала она, не объясняя почему. Теперь надо ждать, когда мать объяснит это в своей молитве. У Веры были друзья, но никто из них матери не нравился. Поэтому Дорте удивили слова матери о подруге.

— Тебе надо ходить туда, где собирается молодежь. Ты знаешь, где это? — спросила мать и сложила гладильную доску.

— Нет.

— Вера встречается с молодежью в баре пекаря?

— Нет, в другом.

— Тогда, я думаю, тебе лучше ходить в бар пекаря, — твердо сказала мать. — Я дам тебе денег, чтобы ты могла иногда ходить туда днем. Только не вечером.

Дорте покраснела и отвернулась.

— Как его зовут? Этого сына пекаря? — спросила мать словно невзначай.

— Николай, — прошептала Дорте, не зная куда себя деть. Но мать не сказала, что видела их на заднем дворе. Дорте так обрадовалась, что пообещала себе чаще молиться, чтобы доставить матери радость.

3

Лето кипело в собственной горячей пыли. Дымка над рекой сделалась тяжелее и явственнее. С деревьев осыпались листья, и огород зачах. Вокруг желтого солнечного диска разливался по небу красный огонь. Словно солнце уже не могло удержать его в себе. То же творилось и с матерью. Вскоре она почти перестала разговаривать, но молилась по–прежнему. У Веры не было работы уже два месяца. Иногда она заменяла кассиршу в супермаркете. Но теперь и это осталось в прошлом.

— У тебя только один выход: выйти за меня замуж, чтобы я тебя содержал, — с улыбкой сказал ей хозяин супермаркета, сообщив, что у него больше нет для нее работы.

Конечно, он говорил не всерьез, ведь ему было уже за сорок и к тому же он был женат. Но Вера кипела от ярости, рассказывая об этом дома. Стоя у треснувшей раковины спиной к зеркалу, она с таким остервенением драла свои длинные волосы, как будто это ее злейший враг. Часть волос при этом приподнималась и переливалась в свете лампы, словно радуга. В конце концов вокруг Вериной головы образовался нимб. Дорте засмотрелась на сестру.

— На что ты уставилась? — воскликнула Вера.

— У тебя такие красивые волосы, — смущенно пробормотала Дорте и начала убирать со стола.

С тех пор прошло уже много времени. Вера регулярно после закрытия супермаркета заходила в контору, чтобы узнать, не нужно ли кого–нибудь подменить. Но потом перестала. Дорте повезло, и она получила работу на поле у фермера, который забирал у них пищевые отходы. Однако вскоре из соседнего городка приехал его родственник и сказал, что будет работать у него весь сезон. Мать чинила одежду и стирала для людей. Но платили ей мало. Некоторые так тянули с оплатой, что стирка обходилась им бесплатно.

— Они просто забыли, — сказала мать, когда Вера поинтересовалась, кто из заказчиков так с ней и не расплатился.

— Неужели ты не можешь послать им счет, как это делает хозяин супермаркета? — сердито спросила Вера.

На такие предложения мать даже не отвечала, потому что ни к чему хорошему это не приводило. Когда Вера бывала не в духе, Дорте делала вид, будто не видит и не слышит того, что происходит в комнате. К тому же у нее было о чем думать. Николай собирался уехать в Каунас — учиться на кондитера. Обучение стоило дорого, но жить он должен был у своего дяди–вдовца. А его взбалмошная, капризная дочь в это время будет помогать матери Николая в баре и учиться вежливому обхождению. Как говорил Николай, им с двоюродной сестрой предстоит поменяться домами.

Дорте не знала, как она проживет без Николая, без его рук. Без доброго запаха свежего хлеба. В Николае было что–то такое, что ее успокаивало, правда, он был взрослый мужчина, и это таило определенные опасности. Но он никогда не сердился, если Дорте не разрешала ему прикасаться к ней так, как ему хотелось, не в пример парням, о которых рассказывала Вера. Стоило Дорте строго посмотреть на него, и он убирал руки. Это случалось главным образом в темноте. Дорте верила: Николай понимает, что дело не в ней, будь на то ее воля, они бы уже давно принадлежали друг другу. Но ведь нужно соблюдать приличия. Все–таки они уважаемые люди. А еще молитвы матери.

Вместо слов Дорте касалась кончиками пальцев его лица. Его дыхание всегда говорило ей, когда приближалась опасность. Тогда она проводила кончиком указательного пальца по его губам и по векам. Случалось, он вздыхал, как обиженная собака, но уступал ей. И никогда ни к чему ее не принуждал. Постепенно его дыхание выравнивалось.

Часто он приносил на свидание пакет с пирожными или печеньем.

— О, господи! — восклицала она и с благодарностью пожимала ему руку.

— Это твоей маме! — говорил он небрежно, словно о каком–нибудь пустяке. Дорте ценила, что ему нет дела до того, что она не считается, как говорят, «выгодной партией».

Постепенно они привыкли разговаривать друг с другом.

Однажды он спросил, откуда у нее такое красивое, но редкое имя.

— Так захотел папа. У него была подруга, которая умерла. Ее звали Дорте.

— Он был влюблен в нее?

— Нет! — испуганно прошептала Дорте. И тут же поняла, что так вполне могло быть.

Дорте догадывалась, что мать не против того, что они с Николаем ходят на берег реки. Однако матери незачем было знать, как хорошо они изучили кожу и дыхание друг друга. Вначале Дорте никогда не отсутствовала больше часа. Она должна была возвращаться домой, как только начинало темнеть. Иногда они с матерью спорили о том, когда, собственно, начинаются сумерки. Потому что сумерки у реки отличались от темноты в городке. Постепенно мать это поняла. Может быть, после того, как Николай рассказал, что его отец, пекарь, учился с отцом Дорте в одной школе.

Когда Дорте сообщила об этом за ужином, мать покраснела и начала рассказывать о своей семье, чего раньше никогда не делала. Она говорила «Ленинград», и Вера несколько раз поправила ее — «Санкт–Петербург», но мать велела не перебивать ее. Она рассказала, что, когда ее отец занял высокое положение в системе, жизнь семьи изменилась за одну ночь. Из скромной квартирки семья переехала в большой особняк с множеством комнат и красивых вещей. Дорте никогда не понимала, что такое эта «система». Но поскольку отец матери был адвокат, это наверняка было связано с русскими законами, которые никому не нравились, но никто не говорил об этом вслух. Мать как будто получила пощечину от прошлого только потому, что ее муж и пекарь учились в одной школе.

Было тепло, и Дорте не носила еще колготок. Она пошла в бар, хотя у нее не было денег, чтобы что–нибудь заказать. Теперь, после того как мать сама предложила ей это, посещать бар стало легче. Однажды там появилась Надя. Девушка из соседнего городка, немного старше Дорте, она заходила в бар, потому что была влюблена в Николая. По этой причине она не могла нравиться Дорте. Надя носила модные джинсы, блузку с большим вырезом и кружевами на груди. Из золотых босоножек виднелись ярко–красные ногти. Не спрашивая разрешения, она уселась за столик, где сидела Дорте. Дорте охватило беспокойство. А что, если Николаю понравится, как одета Надя, и он пойдет провожать ее? Но за стойкой в тот день стояла жена пекаря. Каштановые, вьющиеся, как у Николая, волосы, похожее лицо. Серьезное, как восход солнца.

— Николай уже уехал в Каунас? — крикнула Надя хозяйке бара.