Частный детектив

В графе «участие в революционной деятельности» — прочерк. Видимо, сидение в белогвардейской тюрьме бабушка считала делом само собой разумеющимся и не стоящим столь громкого названия.

Дед же, на фотографии такой волевой и целеустремленный, явил мне совершенно головокружительную биографию. Он учился то в железнодорожном училище, то в торговом. Он был то агентом для поручений ГПО, то секретарем губкома КСМ, то безработным, то статистиком. Он вдруг поступал в Ленинградскую консерваторию, а потом, приехав на каникулы, бросал скрипку и подавался в секретари уголовной комиссии. Вот он зампред Читинской комиссии по чистке, а через месяц — студент Томского музтехникума плюс председатель Томского горкома рабПС, а после этого еще и администратор оркестра курорта Шира. То он заведует сектором зарплаты, то вдруг работает скрипачом. Наконец, две линии его жизни — музыкальная и административная, сливаются воедино: в Новосибирске он был заместителем председателя краевого комитета по радиовещанию и отвечал за все музыкальное сопровождение. Если личное дело бабушки состояло всего лишь из листка учета кадров, то личное дело деда было толщиной пальца в два. Его то отправляли в командировки, то отзывали из отпуска, то объявляли благодарность, то заносили выговор. Каких только выговоров у него не было: и за утерю членского билета, и за карьеризм, и за несвоевременную явку к месту работы, и за безобразно-небрежное составление концерта граммузыки, и за необеспечение передач тонфильмом, и за появление на работе в пьяном виде, и за что-то еще, что я не сумел разобрать: уж очень свирепо водила перо по бумаге чья-то начальственная рука, уж очень допек чем-то обладателя этой руки мой дедушка.

Уволен он был за исключительную халатность и за невыход на работу 10 и 11 августа. Это было 13 августа 1937 года.

Конь на скаку и птица влет…

Признаться, я был несколько разочарован. Да даже и не несколько. Какой уж тут особый дух, если человек ходит пьяным на работу. Это и я умею. Какая уж тут твердая цель в жизни, если он кидается из функционеров в музыканты и обратно. Все, значит, было придумано и не было носителей духа, а ОНИ были просто Николаем Ильичом и Тамарой Григорьевной, которые жили себе в деревянной коммуналке у парка Кирова. Николай Ильич, человек разбросанный и увлекающийся, хотя и талантливый, бывало, выпивал, да и к женскому полу был неравнодушен, и Тамара Григорьевна, конечно же, с ним из-за этого ссорилась. И, надо полагать, денежные проблемы у них были немаленькие, поскольку Тамара Григорьевна любила хорошо одеться, а Николай Ильич был мастер делать занятные, но бесполезные покупки.

И сначала я пытался как бы оправдать их, подогнать все же к их ореолу. Появление в нетрезвом виде? Но ведь известно, что травля начиналась не в застенках, а еще на работе. Жертвам создавали такие условия, что срывы были неизбежны. Да и мать говорит, что в последний год ее отец был мрачен, часто ссорился с бабушкой, много курил и лежал на диване, неподвижно глядя в потолок.

А потом я понял, что ОНИ в моих оправданиях не нуждаются. Оказывается, я, изначально сплющенный, хотел видеть их сусальными героями, без единого пятнышка. Уж так нас приучили: герой так герой, не ест, не пьет и размножается путем непорочного зачатия! Удел слабого — мечта о силе. Хотя бы и не о своей. Но о той, к которой имеешь отношение («а зато мой папка сильнее твоего!»). Я хотел видеть их непременно героями, а они были обыкновенными людьми. В чем и соль. Они были бы обыкновенными людьми в «будущей России честных людей», но в стране, в которой они жили, быть обыкновенным человеком, то есть порядочным, было уже подвигом. В этой стране донос считался вершиной гражданского мужества, а нежелание лгать — государственным преступлением, караемым по статье 58 УК.

Задумаемся: при слове «37» мы сразу вспоминаем Тухаческого, Якира и так далее. Мы подсознательно соединяем мученичество либо с большим талантом, либо с героическим прошлым. Тем самым мы сужаем размеры трагедии. Не было миллионов Якиров, но жертв-то были миллионы!

Восстановим их обыкновенные биографии. И повесим на стены их обыкновенные фотографии. Может быть, тогда не увидим мы на ветровых стеклах фотографий Джугашвили и Шикльгрубера.