Мама! Не читай...

Как же мне, заурядной девочке в огромной Москве, среди столичных красоток из благополучных семей (читай — хорошо одетых и ухоженных) было с ними тягаться? Но мамочка тогда не могла (не хотела?) этого понять, и нередко я ловила на себе её сожалеющий и жалеющий взгляд: нет, не унаследовала доча её красоты, яркости, умения быть самой-самой!

  Кстати, именно где-то тут рядышком и живёт ответ на вопрос о маминой «непомощи» мне в школьных предметах. Чего мама упорно не желала никогда понимать, так это разницы между провинцией и столицей. Заштатный шахтёрский посёлок на окраине Украины. Школьная программа 30-х-40-х. Возможно, я тоже там была бы первой девкой на деревне, не очень-то это сложно. Но Москва, дорогие мои, это совсем другая история. Да к тому ж — 70-е, а уже давно каждому известно, что в те годы школьная программа была переусложнена до невозможности (даже песня популярная тогда была на эту тему). Так что, милая мамочка, твои знания по математике-физике заканчивались примерно на уровне моего четвёртого класса. Надо ли иметь очень высокий IQ, чтобы понять это? Не думаю.

Трудно сказать, кого она больше уговаривала-утешала своими нежными речами про мою красоту и будущую «очаровашность» — меня или себя? Ей было горько и грустно. У её девочки — ни красоты, ни талантов. А так быть не должно, не может! Учитывая постоянный минорный фон маминого настроения (эта всегда была её суть, фундамент её характера, основа и принцип самого её существа — минор и страдание), я только могу с ужасом догадываться, как густо, щедро я добавляла в этот «страдательный» замес надрыва, печали, боли.

Московская замарашка

Но у меня ну никак не получалось быть самой привлекательной девочкой! Мамочка рассказывала, что в её детстве-юности, в шахтерском поселке, а потом и в Ростовском университете, где она училась (лучше всех, естественно!), она, в своих перелицованных юбках всегда пучками и снопами собирала восхищённые взгляды парней и завистливые — девиц. У меня этот номер не проходил. Хотя юбки, которые были в моём гардеробе (боже, какое неподходящее слово для пары полочек в разваливающемся шкафу, где помещалось моё тряпье!), вполне годились на звание «недоперелицованных».

— Женщина интересна не юбкой, — учила мамочка, максимально округляя свои и без того огромные черные глазищи. — Настоящая женщина прекрасна в любом тряпье.

Я была в «тряпье», но не прекрасна. Возможно, потому, что в Москве в 70-е для многих девочек родители уже что-то «доставали» из одежды, уже протаптывали дорожку к спекулянтам, дабы хоть как-нибудь в уродливую эпоху совка и повальной серости нарядить своих дочек. Они, эти «мещане» и «недоразвитые люди», понимали, что для девочки — это не блажь, а самая настоящая необходимость, чтобы выжить и преуспеть.

Мои родители презирали подобное.

— Какая гадость! Обращаться к каким-то жуликам да и платить за это безумные деньги! Стыдно, мерзко. И к тому же мы разве деньги на мясорубке, что ли, делаем? — мамочка очень сильно гневалась на мои робкие попытки заикнуться о какой-то более-менее приличной, не стыдной одежде. В общем, одевали меня исключительно «из магазина напротив». Можно себе представить... Кстати, так и непонятным для меня остался сей момент: родители моих подруг тоже не печатали деньги на станке, не работали в торговле и не были королевских кровей. Почему же их дочери, в отличие от меня, были более-менее прилично одеты?

Апофеозом маразма был случай, когда мне передали, как девочка из не самой благополучной семьи, троечница и вообще «не нашего круга», сказала обо мне:

— Вот странно! Вроде у девки нормальные родители, не чмо какое-нибудь, а одевают дочь, как чучело. Что они ей приличных шмоток купить не могут?

Это, наверное, забавно, но в ту секунду я, прежде всего, оскорбилась за родителей, за мамочку: надо же настолько быть неразвитой, чтобы не понимать высокие духовные устремления и сверхвысокую мораль моей семьи, обвинять мою маму черт те в чём, за пустяками не видя главного. Впрочем, тогда уже мамочка была известным человеком, и та девочка по-своему, по-мещански понимала: известность не могла не приносить денег, так почему же дочь-отличница известной мамы одета как дочь-двоечница последней нищенки?

Иногда приходится читать воспоминания людей о детстве, в которых авторы подчёркивают, что хотя мамы и не могли обеспечить им одежду, модную и красивую, но зато она всегда была тепла и удобна. Я даже этого сказать не могу... Мёрзла я почти всегда, особенно в «нижней части», так как тёплых колготок мне мама с папой «достать» никак не могли, а все рейтузы мне почему-то были малы и потому страшно неудобны. Я их и не носила, ну, не могла! Между школьной формой и уродской синтетической шубейкой на рыбьем меху отсутствовала хоть какая-нибудь «прокладка». Сейчас в это трудно поверить даже мне самой, но до самой взрослости у меня не было элементарной кофты на пуговицах, простого жакета, снимающегося вместе с пальто в школе.

— Ну, где ж я это возьму? — порой даже как-то виновато спрашивала мама. Мне нечего было ей ответить. Я просто никак не могла взять в толк, а где же эти «необыкновенные» вещи брали родители моих одноклассниц? У девочек были и колготки, и кофточки... А у меня только жуткие мужские свитера, которые я с определённого возраста стыдилась надевать, предпочитая мёрзнуть.

О, колготки! Однажды, лет в тринадцать, осатанев от холодов, я придумала сама, как спастись. Купив жуткие бабские панталоны и тёплые старушечьи чулки, я просто пришила одно к другому. Можно себе представить, как это выглядело! Но на какое-то время жуткий «гибрид» стал моим спасением. Подчеркну: дело было в конце 70-х, в Москве, и я росла не в бедной семье...

Но самое страшное — обувь. Мои ноги лет с десяти уже болели так, что проблематично было просто ходить дольше получаса. У меня в детстве никогда не было удобной обуви! Не знаю, как мама покупала мне туфли, как она их выбирала и подбирала мне, но и летняя, и зимняя — любая обувь всегда мне жала, натирала ноги, порой до кровавых мозолей, до адски ноющих костей. Иногда, приходя домой и скидывая «испанские сапоги», я плакала. Мама мне сочувствовала, но всегда замечала:

— Терпи, ничего не поделаешь, купить ничего невозможно. Разносишь. Надо перетерпеть. В конце концов, все так живут.

Вот в этом она меня убедила. Я была уверена, что все другие девочки и мальчики, а также взрослые мучаются, как и я, но, в отличие от меня (как обычно!) они — герои терпения, сильные и мужественные люди, которые спокойно ходят, даже бегают, не жалуются и терпят. А я, ничтожная тварь, опять реву и хромаю...

Я перестала жаловаться на боль в ногах, очень рано перестала, поняла, что бессмысленно. И старалась терпеть.

Однажды мы с родителями на три дня поехали в Ленинград, на премьеру в тамошнем театре маминой знаменитой пьесы. Один день мы много гуляли, и я «уходила» ноги вусмерть. На следующий день мне было совершенно ясно, что никаких Эрмитажей я не перенесу.

— Я останусь в гостинице, никуда не пойду, — жалобно сообщила я родителям.

— С ума сошла! — закудахтали те. — Приехать в Ленинград и сидеть в номере? Ты идиотка, что ли?

Почему я не стала им объяснять, в чём причина? Трудно сказать... Скорее всего, «неудобная обувь» и разболевшиеся в связи с этим ноги казались мне стыдной причиной, недостойной какой-то, что ли? Я тупо смолчала. А родители потом много лет всем рассказывали, как «глупая Катька», вместо того, чтобы гулять по Питеру, сидела в номере отеля.

— Такой позор! — горестно вздыхала мама.

А ноги «мстят» мне по сей день. Они совершенно больные, изуродованные. И потому с обувью теперь пожизненная проблема. Я лечу свои бедные ножки, лечу... Но уже поздно. Зато теперь благодаря удобной обуви они болят намного меньше, чем в детстве. Я могу много гулять, ходить. А тогда это было совершенно немыслимо. Но родителям до этого не было ровным счётом никакого дела.