Целующие солнце (СИ)

Анна Николаевна звонила целых шесть раз. Она мой агент по рекламе и, кажется, единственный человек из всей пестрой кампании, окружавшей меня последний год, которому действительно было не наплевать где я, и что со мной случилось. По-хорошему, я должен был называть ее Аней или даже Анечкой поскольку она была младше меня на шесть лет. То есть, ей совсем недавно стукнуло двадцать. Но Анна Николаевна, относилась к тому типу девушек, которые четко определили место женской половины населения в мироздании. И этим местом был центр Вселенной. Главной целью в жизни Анна считала карьеру, главным оскорблением — признание женщины слабым полом. Кто-то вдолбил в ее голову, что равноправие полов — это модно и круто; что девушка должна быть стервой, дабы чувствовать себя в обществе комфортно и уютно; что всякие там романтические сопли для тряпок, а настоящие женщины, они… у них целеустремленный взгляд, четкие цели, черствое сердце, деловая жилка, острый нюх и полное, абсолютное, безоговорочное превосходство над мужчинами. Правда этот «кто-то» совершенно позабыл рассказать Анне про то, что бывает с людьми, которые чересчур усердствуют, отстаивая свои интересы. Впрочем, об этом вообще мало кому рассказывают. Революционеры тем и отличаются от реформаторов, что устремляют взор в какие-то невообразимые дали светлого будущего, совершенно упуская из вида миллион бытовых, жизненных мелочей, не говоря уже о кончике собственного носа. Анна, правда, на революционера не тянула, но свою феминистскую роль в мире тотального патриархата отыгрывала на все сто. Насмотревшись фильмов и начитавшись книг соответствующей тематики, Анна старательно копировала манеру поведения, одежду и стиль известных феминисток планеты. Едва ли не каждый день в офисе гадали, в каком образе она появится сегодня. Она у нас Джуди Чикаго или Шарлотта Гилманн? А, может быть, Клементина Блэк, с книгами которой Анна не расставалась, наверное, даже во сне. Понятное дело, что за спиной Анны неотступно волочились всевозможные слухи о ее сексуальных предпочтениях (а были ли они?), о ее темном прошлом (было, было, лично обитал), о ее туманном будущем (никто не представлял), да еще много о чем. Но Анна, высоко подняв голову, успешно совмещала феминистскую деятельность с работой рекламного агента. И каким-то странным, невероятным образом, она привязалась ко мне. Думаю, в первую очередь из-за того, что я не проявлял к ней никакого «грязного мужского внимания». Моей любовью были фотографии, а центром вселенной — Алёнка, и им я отдавал всю свою жизнь. Анна же была хорошим агентом, который продавал мои фотографии в дорогие глянцевые журналы. Каждый день мы пили с ней кофе и обсуждали деловые вопросы. Раз в неделю я скидывал ей новые наработки и получал от нее новые предложения. На прошлый Новый Год она подарила мне открытку с крысой в шубе Деда Мороза, а я подарил ей диск с фильмом «Ирония Судьбы-2», который она до сих пор не посмотрела. Когда Аленка погибла, Анна была первой, кто мне позвонил. Думаю, под жесткой феминистской шкуркой у нее все-таки была душа. Просто добраться до нее еще никому не удавалось. Я решил, что перезвоню ей на днях и что-нибудь объясню. Чтобы не волновалась.

Иннокентий прислал ммс. Ему было наплевать где я и что со мной, он предлагал оценить свою новую модель для съемок рекламы мобильного оператора.

Антон оставил две смс. Одну — с намеком, что он обиделся. Вторую уже без намека, а прямым текстом.

Еще набор каких-то неизвестных номеров. Обиделись, видимо, все. Я был нужен целому миру, но никто в этом мире не задумывался, что они, если честно, вдруг стали не нужны мне.

К черту всех. Да-да, идите-идите.

Машина вновь наполнилась людьми, и мы поехали. Воздух в машине стал пронзительно свежим, окна изнутри запотели. Брезентовый начал рассказывать о том, как он проводил свои дни без Толика и Артема. Толик и Артем внимательно слушали. Когда у меня в руках зазвонил телефон (Анна Николаевна — седьмой раз, видимо, что-то срочное), я нажал кнопку выключения и запихнул телефон поглубже в рюкзак, за пачку с крекерами.

В этот момент меня настигло чувство острого дежа вю.

— …еще мы с Лариской ездили в сопки и нашли во-о-о-от такенный подосиновик, — сказал Брезентовый, и я понял, что уже слышал это. Как и сидел в этой машине, как и ехал куда-то на край света. И свежий воздух, который резал ноздри, тоже вспомнил. И Толик с Артемом показались мне давними друзьями. Я знал их уже миллион лет, знал их привычки, увлечения, знал их жен, их детей, где они работали и где отдыхали. Да я и сам был из их компании. Толик был рассудительным, спокойным и вдумчивым. В его голову частенько приходили интересные мысли, которые он спешил озвучить своим друзьям за кружкой пива, и мысли эти потом обсуждали, разбирали по косточкам, критиковали или хвалили, но в любом случае запоминали. Артем же, наоборот, был с ветром в голове. Он знал много, но поверхностно. Ничто не могло заинтересовать его дольше, чем на несколько дней. Каждое увлечение вызывало сначала бурную реакцию, у Артема горели глаза, жесты его были живописными, а речи — захватывающими. Он с головой окунался в неизведанное и неисследованное, но через один-два дня неизменно сталкивался с естественным жизненным законом — чтобы чего-то добиться, нужно учиться и много работать. Перед законом Артем был бессилен. Отдавать много времени увлечению он не желал, дабы не тратить жизнь понапрасну, поэтому быстро остывал, угасал и суетливо искал что-то новое, чтобы вновь загореться и повторить цикл заново. Так Артем умел немного ездить на мотоцикле, немного разбирался в автомобилестроении, немного знал историю, немного увлекался декадансом середины 19-го века, не очень хорошо умел играть на гитаре, не до конца выучил английский язык (и чуть-чуть немецкого), немного умел готовить… и еще много чего такого «немногого» скопилось в нем, часто ненужного, недоделанного или же попросту заброшенного… А Брезентовый всегда много разговаривал. При этом он не нес полную чушь и околесицу, а говорил интересно, складно, словно каждый раз рассказывал увлекательную историю — из жизни или выдуманную не поймешь — и при этом никогда не надоедал и не казался навязчивым. Наоборот, Брезентового звали в любую компанию, его уважали и ценили. Потому что он мог сотворить из любой наискучнейшей вечеринки кружок заинтересованных слушателей. Откуда у Брезентового рождались бесконечные истории не знал, пожалуй, и он сам.

Все эти ложные воспоминания, мгновенно родившиеся из ниоткуда, пронеслись ураганом в голове. Я открыл было рот, чтобы озвучить свои мысли, но в этот момент deja vu улетучилось. Так я и остался с открытым ртом. Никого я тут не знал. Да и каким бы образом я оказался бы тут раньше, чем сейчас? Не с моим плотным графиком, увольте. Алёнка всегда грезила севером. Она мечтала полететь на Аляску, в Мурманск или куда-нибудь в Сибирь, чтоб подальше от цивилизации, чтоб медведи и заснеженные степи, чтоб можно было кататься на лыжах, а от холода сводило челюсти и краснел нос. Но это были ее мечты — не мои. Я, если б знал, как все закончится, может и увез бы ее подальше от цивилизации, но я же не умею предсказывать будущее… я и в настоящем запутался, как рыба в сетях…

Мы ехали еще с полчаса и добрались до поселка. Он вынырнул из-за резких поворотов и холмистых сопок зелеными заборами с колючей проволокой и полосатыми трубами заводов, из которых не просто шел, а валил густой серый дым — какая-то странная, но неизменная атрибутика большинства городов. Потянулась асфальтированная дорога, блестящая от влаги, наполненная мутными лужами в неровных впадинах. Мелькнули ряды гаражей, а уже за ними потянулись пятиэтажные «хрущевки», разбросанные по всей бывшей Стране Советов, живые памятники светлого будущего и не очень светлого настоящего. Вечерело, вдоль дороги загорались первые фонари. Брезентовый как-то внезапно замолк, а Толик со скрипом протер стекло, сощурился и пробормотал:

— М-да, вот и вернулись, ёшкин кот!

— Куда забросим гостя из столицы? — спросил Брезентовый, не поворачивая головы. — У меня сегодня грибы на ужин.