Чудаки живут на Востоке

«Верь в интуицию, если она настораживает», – неожиданно решил Славка. Он подошел к телефону. По голосу он узнал Миху Ступаря, ихтиолога из соседней лаборатории.

– Ты знаешь, что такое мир бризов и тайфунов?

– Так сейчас кругом миры. Мир фантастики, мир букинистов, мир искусства. Осталось узнать, где кончаются миры и начинается жизнь, – хладнокровнейшим голосом ответил Мила.

– А лиственницу знаешь?

– Хвойное дерево Лярикс. Подробнее в справочнике Мамушкина.

– Значит, ты ничего не знаешь, – вздохнул Славка. – Чернышев там?

– Ни, – сказал Миха. – У него доклад завтра. Думаешь, он?

– Что он?

– А ты о чем?

– Будь, – сказал Славка.

– Ага. Будь, – сказал Миха.

Они оба выжидательно молчали в трубку. У Михи были железные нервы. Славка отошел от телефона.

Голова все-таки болела. Славка поискал пирамидон, вздохнул, лег на диван и решил, что завтрашний разговор с Баядерой он начнет с недавно прочитанной статьи. Статья была о машинном реферировании. (То, чем меня заставляют заниматься второй год, сейчас великолепно делают машины.)

15

«…Высочайший эмоциональный взлет духовных сил, обусловленный глубоким чувством к любимой женщине, как объекту, олицетворяющему высшую гармонию мира, в том виде, как она представлялась художникам тех времен, дали нам множество поистине прекрасных произведений искусства… Данте и Лаура. Феерический взлет пожилого Гёте в результате любви к молодой девушке. Платоническая любовь Бальзака…»

Все было правильно. Страница 175-я книги В. Д. Авдехина «Процесс психотворчества в художественной литературе» положительно рекомендовала состояние влюбленности как стимул литературного творчества. Веня с облегчением закрыл книгу.

…Это произошло случайно. В тот самый раз, когда он старательно вживался в образ Семена Семеновича Крапотникова, Веня незаметно для себя пришел к выводу, что он просто-напросто прошляпил единственного достойного внимания человека.

Двухдневная гонка по следу привела Веню в норковый питомник. Приземистое сооружение вольеры и домик конторы стояли в узком распадке, закиданном предательски замаскированными камнями. Веня шел, спотыкаясь о камни, и чертыхался.

Дверь в контору была открыта. Веня поднялся на крыльцо, растерянно прикидывая, как объяснить свой визит, и нос к носу столкнулся на пороге с девушкой, которая в одной руке несла лоток с мусором, а в другой держала веник.

– Ой! – сказала она.

– Извини… – начал было Веня, но поперхнулся.

Ее звали по-русски Соня. Но у нее было второе местное имя – Каткаль, что в переводе значит «подснежная вода». Кроме того, закоренелый циник Крапотников назвал ее как-то в шутку Тамерланом, потому что, по его мнению, целые улицы, поселения и города мужских сердец должны были разбиваться вдребезги при одном ее появлении. И он был не так уж не прав.

Она унаследовала от матери хрупкую стройность таежных женщин, женщин древнего охотничьего племени. Отец ее был потомком бородатых мужиков, остановившихся покурить на берегу Тихого океана. Соня – Тамерлан – Каткаль.

Половины этого было достаточно, чтобы беспощадный меч Тамерлана опустился на забитую поисками экзотики Бенину голову.

16

Утром Славка шел в институт, чувствуя, что за ночь его голова как-то многозначительно опустела. На ученый совет он все-таки опоздал. В темном коридоре стоял реставрированный бюст питекантропа. Пахло пылью и сигаретами. Из-за стеклянной двери доносился голос его бывшего однокурсника Тольки Чернышева. Делового парнишки.

«…Концентрация данного вида вопреки экстенсивности распространения отдельных его разновидностей…» Речь шла об озерных блохах, которые Толька Чернышев решил двинуть на корм карпам.

Светловолосый круглолицый тихоня Толька до конца курса прошел непонятным человеком. Он все молчал и все ходил на разные кружки, когда остальные просто с ума сходили по баскетболу. Потом стал председателем СНО, потом нашел идею о водяных блошках. Попав в этот биологический институт, Толька быстро оперился. Стал носить хорошие костюмы и здорово научился рассказывать «научные анекдоты». «Мой реферат почти аннотация, моя аннотация почти диссертация, моя диссертация почти монография…» и так далее.

В лаборатории опять не убрали пыль. Пылесосом проползли лишь по ковровой дорожке. Славка стал прибирать свой стол. Выписки, списки, рефераты, папки с ярлычками и ярлычки с пометками разноцветной тушью. «Баядерская нумерация». Его руководителя доцента Мироненко прозвали Баядерой за умение хорошо, «соблазнительно» говорить.

«Пасьянс – вот основа открытий. Линней и Менделеев раскладывали пасьянс и получили системы». Проговорив что-нибудь такое, доцент Мироненко убегал, оживленно работая ручками. Говорят, он работает над какой-то систематикой, которая даст ему докторскую диссертацию.

В коридоре возник сдержанный гул голосов. Чья-то голова ошалело заглянула в дверь и так же моментально исчезла. Вошел Чернышев. Он вытирал платком испачканные мелом пальцы…

– Ну, как доклад? – вежливо осведомился Славка.

– Ничего доклад. Хороший доклад. А что?

– У меня идея для тебя. Вот, понимаешь, если бы заставить лягушек размножаться круглогодично…

– Ну? – заинтересованно спросил Чернышев.

– Так чего «ну»? Тогда бы карпы запросто кормились их икрой.

– Чудишь все, – недоверчиво сказал Чернышев.

– Чудю, – согласился Славка. – Ты Баядеру не видел?

– Нужен мне твой Баядера!

– Ты подумай насчет лягушек! – крикнул вслед Славка.

Чернышев вернулся и, округлив глаза, постучал себя по лбу согнутым пальцем.

В ответ Славка молча поманил его к себе. От удивления Чернышев приоткрыл рот и остановился.

Славка вынул из кармана мятую записку.

– Твоя работа?

– Ты о чем? – почему-то шепотом сказал Чернышев.

– Я про записку. Бризы там, тайфуны. Калиостро в тапочках!

– В тапочках?

– Можешь идти.

– Слушай, – сказал Чернышев, – я вроде понял. – И что же тебя осенило?

– Ты вчера в библиотеку отписан был? Все правильно. Прихожу я утром к директору. Ну, надо было. Секретарша сидит позевывает. Говорит, занят. «Кто?» – говорю… Ну, знаешь, вдруг из китов кто. Иногда полезно подловить. «А!» – говорит она и машет рукой, Я – раз, в кабинет. А там сцена, смеха не хватит. Директор за столом красный весь. Пилит по горлу ладошкой. Отказывает. А напротив какой-то чудак. Видно, что от сибирских руд, и тоже себя по горлу ладошкой, надо что-то ему позарез. И спокойно сидит твой Баядера и крутит пальчиками.

– Мы же не отраслевой институт, – колотит себя по груди шеф.

– Был в отраслевом, – отвечает тот, маленький.

– Нет у нас таких специалистов. Ну, скажите хоть вы, Мироненко!

А Мироненко этот твой так улыбается и шутит тонко:

– Агрессия, – говорит, – через головы ветеринаров, Вениамин Петрович.

Тут директора допекло; он сел и говорит так устало: «Решайте сами». Это Баядере. «Ваш, – говорит, – отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один молодой человек Беклемишев». Тот сразу за карандашик: «Ага, Беклемишев. Hу, спасибо. Знал, что поможете». Шляпу в руки и с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.

– Ну, страшного ничего нет, – на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.

Гул голосов затих в коридоре. Видимо, начался следующий доклад. Славка взглянул на приколотое к стене расписание. Вслед за Чернышевым шла сенсация дня – доклад, который в институте ждали почти полгода. «Жаль, что опоздал», – подумал Славка. В комнате было тихо. Темная пылесосная дорожка лежала на ковре. За стеной Миха Ступарь дурашливо напевал песню о Марусе, решившей отравиться.

«Смотрит на увеличение 800 и радуется», – решил Славка.

17

Дверь открылась.