Бедный демагог

— Сегодня в Мурманск, — бормотал второй кочегар, — а завтра куда, я спрашиваю! А где твоя рабочая честь?

— Пашка! — крикнула продавщица, выглянув из ларька и увидев второго кочегара, сидевшего под деревом. — Вытащи мне бутылки, вымой их под краном и сложи в ящики. Пару пива с меня!

— Я мигом! — вскочил второй кочегар и быстро направился к ларьку.

Через пять минут он быстрым шагом вышел из ларька с ящиком, наполненным пустыми бутылками. За ларьком в двадцати шагах от него возле дряблой баррикады ящиков стояла колонка. Возле этой колонки он выгрузил первый свой ящик, потом второй, третий, четвертый.

С грохотом налетела электричка и, забрав всех пассажиров, покинула станцию.

Первый кочегар, допив вторую бутылку, отдышался, встал и, подойдя к стойке, поставил обе бутылки на прилавок. Он получил за них мелочь, купил на нее сигареты «Прима» и, закурив, ушел слабой, но независимой походкой человека, пьющего на свои деньги.

Второй кочегар, стоя у колонки широко расставив ноги с закатанными штанами, усердно мыл бутылки и складывал их в ящики.

— Лен, а Лен, а винные куда? — спросил он, оборачиваясь на заднюю дверь ларька, где сейчас сидела продавщица. Она сидела в открытых дверях ларька и, обмахиваясь журналом «Огонек», отдыхала. Это была женщина лет тридцати в халате, голоногая, полная, грубо накрашенная.

— Винные пока не трожь! Лимонадные и пивные складывай! — крикнула она ему, не переставая обмахиваться.

— Ясно! — ответил ей второй кочегар и, отложив винную бутылку, которую держал в руках, снова взялся за мытье. Наполнив ящик вымытыми бутылками, он немного оттаскивает его в сторону, берет из нагроможденной кучи другой ящик и, поставив его возле колонки, снова берется за дело.

Мимо ларька, толкая впереди себя тяжелую тачку, груженную брусками льда, продвигается коротконогий, с могучим потным торсом тачечник Бичико. Он блудливо косится на заднюю дверь ларька, где сидит продавщица, но ему не видно ее из-за полуоткрытой в его сторону двери. Бичико явно старается проехать незамеченным, не подозревая, как гремит его тачка на неровностях незамощенной дороги. Бичико глухонемой, хотя десяток слов может понять и произнести. Продавщица его давно заметила и теперь, наливаясь гневом, ждет, когда он подъедет поближе.

— Чтоб я этот лед тебе на гроб положила! — кричит она, встав со стула, на котором она сидела, и одной рукой до конца распахивая створку двери. — Опять мимо проезжаешь!

— ТЈ-тЈ-тЈ-тЈ! — страстно лопочет Бичико, взмахами одной руки показывая, что вопрос о снабжении льдом той или иной торговой точки решается не им, а в гораздо более высоких сферах.

— … Шени кубо, кубо! (Твой гроб, твой гроб!) — гремит продавщица по-грузински, словно через родной его язык пытаясь прорвать его глухоту. -Мало я тебе платила, да?!

Бичико нет и тридцати, а у него уже пятеро детей, на которых он работает с утра до вечера. Отерев рукой кудлатое и потное лицо вавилонского раба, он налегает на тачку и двигается дальше, сердито лопоча:

— ТЈ-тЈ! ТЈ-тЈ!

Бичико ее, конечно, не слышит. Он заворачивает на привокзальную улочку, и тачка его, перейдя на асфальт, мгновенно замолкает. Сейчас он едет к вокзальному ресторану. Летом здесь не хватает льда, и более мелкие торговые точки не могут конкурировать с более мощными торговыми предприятиями, умеющими найти общий язык и с тачечником и с теми, кто его снабжает льдом.

Возле ларька тихо. В тишине слышно, как льется струя воды на бутылки из-под пива и лимонада. Продавщица раскладывает на ящике свой обед на скорую руку: хлеб, колбаса, зелень, бутылка кефира и сдобная булка из собственной витрины.

— А что, Ленок, тебе этот летун больше не помогает? — спрашивает он у продавщицы.

— Я эту заразу больше на порог не пущу, — отвечает она, усаживаясь возле накрытого для предстоящей трапезы ящика, — оказывается, он у меня поворовывал!

— А я ему, Ленок, никогда не доверял, — продолжая ополаскивать бутылки, добродетельно говорит кочегар, — летун… летун… А спрашивается, какой он летун? Токарем работал на авиазаводе, а здесь летуном заделался… И что ты в ем нашла…

— Не твое собачье дело, — отвечает продавщица и вонзается зубами в мякоть огромного помидора. — Шевелись, — продолжает она, проглатывая сочную мякоть, — чтоб у меня к электричке все чисто было, а то повернуться негде…

Она показывает ногой на бутылки, стоящие на полу.

— Я, Ленчик, мигом! — обещает ей кочегар и ускоряет ход своей нехитрой работы: подставил бутылку под струю, тряхнул, перевернул — в ящик. Снова под струю, тряхнул, перевернул — в ящик.

— Ландыши, ландыши,

Светлого мая, ля-ля-ля… — поет он, явно предвосхищая две заработанные бутылки свежего сочинского пива.

— Эй, Пашка! — зовет продавщица, но тот вовсе распелся, полный волнующего предвосхищения, и ничего не слышит.

Внезапно замолкает сам, оборачивается и смотрит в открытую заднюю дверь ларька, где продавщица сейчас ест сдобную булку, запивая ее кефиром прямо из бутылки.

— Ты меня звала, Ленок? — спрашивает он.

— «Звала, Ленок?»! — передразнивает она его. — Да я изоралась, пока ты блеял… Кончишь, возьмешь корзину и поищешь бутылок… Получишь за каждую вторую…

Она кивает в сторону опустелого сквера.

— Обязательно, Ленок, — говорит кочегар и, не в силах остановить подступивший приступ похмельной нежности, чмокает губами, словно целует продавщицу на расстоянии, — ты мой брильянтик!

— Обойдешься, — осаживает она его, взглянув на него с оттенком отдаленного любопытства, как бы мимоходом прикидывая, стоит ли игра свеч, если попробовать привести его в состояние сексуальной съедобности.

Через пятнадцать минут кочегар Паша пьет у стойки свое пиво. Первую бутылку он выпивает в один прием, слив ее в пивную кружку. Вторую пьет медленно, капризно подсаливая, обмениваясь ленивыми замечаниями с еще редкими пассажирами следующей электрички.

Все больше людей подходят к ларьку, и уже у стойки образуется маленький водоворот новой очереди. Некоторые, получив свое пиво или лимонад, спешат укрыться в тени деревьев сквера.

Между деревьями с палочкой в одной руке и корзиной в другой похаживает кочегар Паша. В поисках бутылок он раздвигает чахлые кусты пампасской травы, оглядывает подножья эвкалиптов, платанов, магнолий, не брезгает заглянуть и в урны.

Эта корзина, эта суховатая бодрость походки, а главное — опрятное выражение отрешенности от плотских страстей придает ему комическое сходство с грибником более северных широт, откуда он, скорее всего, родом.

Но где прохладные широты, где грибные леса, — кругом тяжелый влажный зной, летний полдень, Колхида.