Политика

Это придавало ему нечто чарующее. И застенчивое обаяние.

Моше не был смазлив, но он был очарователен. Он был игриво-изящен.

3

Часто свою любовь в первый раз встречают в самых заурядных и даже банальных обстоятельствах. Некоторым трудно это признать. Все кажется чересчур банальным. Особенно тяжко приходится тем, кто верит в космические штуки вроде предопределения, судьбы и родства душ.

Тяжело было, к примеру, Надежде Мандельштам. Она была женой советского поэта Осипа Мандельштама, сгинувшего в ГУЛАГе. Надежда верила в космические штуки. Она верила в предопределение. Вот как она описывала своего мужа: “В своем назначении он не усомнился и принял его так же легко, как впоследствии судьбу”.

Позвольте мне на секунду отклониться от своего отступления. Какая ложь! “В своем назначении он не усомнился и принял его так же легко, как впоследствии судьбу”! Это просто аморально. Надежда подразумевает, что Осип принял свою смерть в Гулаге, как свою судьбу. Он был, говорит она, счастлив погибнуть в Гулаге как поэт. Я не понимаю подобного позерства. Похоже, что быть мужем Надежды Мандельштам было непросто. Похоже, что с ней было непросто даже спокойно поесть макарон. Разве что это не роковые макароны.

Ну да ладно. В первом томе своей автобиографии и воспоминаний о муже “Утраченная надежда”, Надежда Мандельштам описывает свою встречу с великим поэтом-романтиком Осипом Мандельштамом:

По вечерам мы собирались в “Хламе” — ночном клубе художников, литераторов, артистов, музыкантов. “Хлам” помещался в подвале главной гостиницы города, куда поселили приехавших из Харькова правителей второго и третьего ранга. Мандельштаму удалось пристроиться в их поезде, и ему по недоразумению отвели отличный номер в той же гостинице. В первый же вечер он появился в “Хламе”, и мы легко и бездумно сошлись. Своей датой мы считали первое мая девятнадцатого года, хотя потом нам пришлось жить в разлуке полтора года.

Попробуйте пересказать этот отрывок, и увидите, что произошло на самом деле. Примерно так: Осип появляется в гостинице случайно. Он заходит в подвальный бар и болтает там с девушками. Одна из них ему очень нравится. Потом он год или два ее не видит, и забывает о ней. Когда они снова неожиданно сталкиваются, она его не узнает. Ему приходится напомнить ей о первой встрече. Потакая своим желаниям, они говорят друг другу: “раз мы снова нашли друг друга, значит это судьба”.

Нет, мои персонажи вовсе не так романтичны. Однако они, как и все мы, немного романтики. Как грустно, думали они, что первая встреча оказалась такой заурядной. Как грустно, думали они, что мы не влюбились друг в друга.

4

Папа обворожительно улыбался. Он расспрашивал Моше о князе Кропоткине. Вы можете подумать, что Папа был весьма эрудирован. Вы можете подумать, что Папа разбирался в русском анархизме, который был исторической основой пьесы Уайльда “Вера, или Нигилисты”. На самом деле Папа не был так уж сведущ. Он просто внимательно прочитал театральную программку.

Папа восхищался глубинами, которые он обнаружил в том, как Моше интерпретировал роль князя Павла Мараловского.

Моше скромно глядел в пол, рассматривая Папины двухцветные туфли, их текстуру и изгибы кожи и ткани.

— О да, — сказал Моше, — эта сцена нелегко далась.

Но был ли Моше на самом деле столь скромен? Нет. На кончиках и обратной стороне пальцев Моше проступала красноватая экзема, и он пытался скрыть ее, сложив руки особым образом. Он прятал руки за спину. Это сильно ограничивало его возможности жестикуляции. Поэтому Моше стоял, слегка склонив голову, сложив руки за спиной, как бы подтверждая утонченность Папы-мецената.

Папу восхищала его степенность, очевидная savoir-faire [1] столь величавой позы.

5

Моше был усталым профессионалом. Он устал от закулисных разговоров. Его угнетала безвкусица. Я могу его понять. Поддельная пышность угнетает. Но легкой депрессии Моше была еще одна причина. На спектакле не было ни одного члена королевской семьи.

При чем тут королевская семья?

Однажды субботним утром, не очень давно, Моше читал в Барбикан-Холле текст к “Юношескому путеводителю по симфонической музыке” Бенджамина Бриттена. На представлении присутствовала королева-мать. И Моше понравилась встреча с Ее Величеством. Очень понравилась.

Вначале исполнители выстроились за кулисами полукругом. Моше, новичок, оказался с краю. Он услышал голос королевы-матери, разговаривавшей с кем-то в коридоре. По крайней мере, он полагал, что это голос королевы. Слегка гнусавый. Аристократический. Потом она наконец вошла.

Моше стоял ближе всех к двери. Это была катастрофа. Это означало, что Моше представят королеве-матери первым. Не зная королевского этикета, Моше собирался скопировать чье-нибудь поведение. Особые надежды он возлагал на первую скрипку. Первая скрипка был в вечернем костюме с гофрированной кружевной манишкой. Остальные были в обычных белых рубашках от “Маркс-энд-Спенсер”. Первая скрипка, думал Моше, должен знать, как отвечать королеве-матери.

Но сейчас от первой скрипки толку не было. Елизавета непреклонно ковыляла в сторону Моше. Взгляд примерно на уровне его сосков. Роста в ней на четыре фута два дюйма, прикинул он. Это лишило его последних остатков духа. И Моше просто стоял столбом. Он не поклонился.

Моше пожал ей руку и сказал: “Здрасте”.

Королева-мать изобразила на лице улыбку. Ее фрейлина, леди Энн Скричи, оледенела.

По всем меркам это была небольшая катастрофа.

Вот в чем суть королевской семьи, подумал изумленный Моше. Они держат себя по-королевски. И он был прав. Королева-мать вела себя в точности как королева-мать. Она держала себя по-королевски.

Потом началась беседа. Королева-мать сидела в одном конце комнаты на величественном кресле, рядом с которым стояли два кресла поменьше. Кандидатов в кресла поменьше отбирал лично директор Барбикан-Холла. Все остальные глазели. Они притворялись, что не смотрят, а просто едят канапе с икрой, но на самом деле глазели. С тщательно продуманными директором интервалами одно из кресел освобождалось и немедленно занималось вновь.

Вторым собеседником Моше оказался третий кларнет. Его звали Санджив, и он жил в Хэрроу-Уилде. Моше заскучал. Санджив спросил у королевы-матери, многое ли изменилось за прожитые ею сто лет. Она ответила, о да, конечно. Она думала, что даже к трамваям никогда не привыкнет. Потом она повернулась к Моше, взглянула в его большие карие глаза и спросила:

— Но ведь привыкнуть можно ко всему, не так ли?

Что это, кокетство? — подумал Моше, неожиданно сраженный наповал очарованием этой меланхоличной светской дамы. Он взглянул на нее и стал решать, привлекательна она или нет.

Вполне.

Ах, что за подружка, подумал Моше. Королева-мать принялась описывать свое недавнее знакомство с электронной почтой, но Моше уже не слышал ее. Его унесли мечты.

Он будет ее игрушкой. Станет утешением ее последних лет. Он представил себе разворот в “Хелло!” с фотографиями королевы-матери и ее спутника. Да что там “Хелло!” или “Хола!” — про них напишут в “Пари-Матч”. Елизавета и Моше будут вместе путешествовать по свету, в уютном любовном гнездышке на борту ее яхты. Их отношения нельзя будет назвать “только сексом”, признал он. Хотя и такое возможно. Он был бы не прочь. Но он предполагал, что скорее всего это будет взаимная одержимость. И когда откроется, что она изменила завещание в его пользу и бульварная пресса разразится нападками, те, кто будет с ней рядом, все поймут. Поймет ее фрейлина, леди Энн Скричи.

Моше с нежностью глядел на Елизавету Виндзорскую. Он снисходительно отметил побитые носы ее разношенных небесно-голубых туфель. “Бег времени не остановить”, подумал он. Погадал о соблазнах, кроющихся под искусно уложенным шифоном ее платья. Ноги у нее, отметил он, довольно странные. Отекшие изъязвленные голени казались сделанными из пластика. У королевы были ноги странноватой куклы Барби. Руки были в морщинах и в синяках.