Автопортрет с женой и лошадью

— Интересно, почему?

Анника пожала плечами. Сердце ее остро сжалось от горечи, на глаза навернулись слезы.

— Я понимаю его жену, если мужа больше тянет к лошади.

Анника расплакалась и, прижав к глазам платок, выскочила из помещения.

— Ну, что на этот раз? — спросил Пеэтер.

— Один бельгиец, — сказал Иво.

Анника промчалась мимо Пеэтера как грозная ракета.

— Да нет, Иво, это секретарша чуть не сбила меня с ног. Какой бельгиец?

— Покупатель — бельгиец! Зубной врач, больше я ничего не знаю!

— Почему он покупает лошадей у нас?

— Не знаю. Ходил, присматривался, был с женой и ребенком.

— Они тоже бельгийцы?

— По каким-таким признакам я мог бы распознать бельгийцев, а? Жена и ребенок — финны, кажется, все живут в Бельгии, но финнов-то я всегда узнаю! А лошадь покупают здесь потому, что так захотела дочка!

— Странно. ну и чего ты мне звонишь?

— Так ты Пилле хотел продать или не хотел?

— Хотел, но. да, хотел, конечно, хотел. Я уже забыл.

— Ну, ясно, я спросил за нее семь тысяч, он сегодня явится на пробу, так что подъезжай, хорошо?

Иво положил трубку. Анника шла по коридору обратно. Почему-то бросила на Пеэтера осуждающий взгляд. За что?

Бельгийцу было примерно тридцать, темные волосы блестели от масла, больше похож на итальянца, чем на бельгийца. В Италии Пеэтер бывал. Бельгиец был в солнечных очках. Выходит, вот они какие, эти бельгийцы. Его финская жена и дочь стояли рядом и наблюдали за отцом. Но тот гарцевал не на Пилле, а на гнедой. Бельгиец перепрыгнул барьер, который поставил перед ним Иво.

— Ты погоди, Петс, он посмотрит здесь несколько лошадей, сначала Геру, а потом Пилле, девочки сейчас готовят ее.

Опять Петс, опять Петс!

— А-а, понятно, — сказал Пеэтер.

Можно было бы подойти к финской жене бельгийца и поболтать, но как-то не хотелось. О чем говорить-то. Бельгиец оказался хорошим наездником, посадка правильная, спокоен, уверен в себе, даже слишком уверен. Лошадь его слушалась. Бельгиец наклонил ее сначала в одну сторону, потом в другую, затем поднял в галоп. Он был без картуза, только солнечные очки и маслянистые волосы.

Перед препятствием бельгиец подобрался и прыгнул. Барьером было прясло, около метра высотой. Или чуть выше. Метр десять. Пеэтер, как правило, брал барьеры ниже метра. Когда-то сломал ключицу и ему хватило. В этом смысле бельгиец его явно превосходит. Преодолевает препятствия, перед которыми Пеэтер робеет. Даром, что волосы намаслены. Бельгиец тоже начинает движение с левой ноги. Иво поднял барьер еще на десять сантиметров. Гера и всадник перепрыгнули образцово. Финская жена закурила тончайшую зеленую дамскую сигарету и, как бы это выразиться, оценивающе смотрела на мужа. В хорошем смысле — оценивающе. Кадык Пеэтера заходил вверх-вниз. Жены ценят сверкающие и блестящие от масла вещи, вглубь мужа их взгляд не доходит. Это факт. Ни единой причины, почему бы им не захотеть Геру, нет. Кроме того, Гера младше Пилле, семилетка. Идеальная лошадь для дома. Хорошо объезжена, все у нее впереди. Радостно проживут вместе с бельгийцем до пенсии, потом на выгоне будут грызть сено.

Бельгиец спрыгнул с лошади и отдал девочкам выгулять ее. Сам подошел к Иво и что-то сказал. Пеэтер находился на другом конце площадки. Они вместе подошли к нему.

— Гера ему вроде понравилась, — сказал Иво.

— А я и не расстраиваюсь, — ответил Пеэтер. — Пусть берет Геру.

— Bonjour, monsieur! — бельгиец снял очки и улыбнулся.

— Не понимаю, почему он покупает здесь, когда Бельгия кишит лошадьми?

— Я тоже не знаю. Дочь и жена захотели, они живут сейчас, кажется, в Финляндии, не знаю. Я только продаю. А здесь все же дешевле, чем в Финляндии.

Подошла жена бельгийца. Девочка подбежала и прыгнула отцу на руки. Бельгиец поднял ее высоко в воздух, чмокнул в щеку и что-то сказал по-французски. Дочка взвизгнула от радости. Жена говорила на финском. Ее хоть можно было понять. Слегка заносчиво, но вежливо она кивнула Пеэтеру.

— My teeth are ok, no problem with me, — сказал Пеэтер, но шутка не удалась. Иво попытался его выручить:

— Он лошадиный зубной врач, а не человеческий.

Пеэтер не поверил своим ушам.

— You do horses?

— Yes, — ответил бельгиец. — Can' t help you, no way!

Этого еще не хватало. Жена что-то шепнула бельгийцу на ухо. Потом еще. На ней были сапоги на высоком каблуке, которые вязли в здешнем песке. Она снова что-то прошептала. Девочки вывели Пилле.

— Пойду, отведу ее назад, — сказал Пеэтер.

— Погоди, — остановил Иво. — Он все-таки хочет посмотреть Пилле.

— А Гера?

При имени Геры жена и дочка бельгийца недовольно сморщили губы. Перевод был не нужен. Этот язык Пеэтер прекрасно понимал. Девчонке от роду лет десять, вся в рыжих веснушках и привередливая как мать, только без высоких каблуков и сигаретки.

— Tjoven ei pida siita Herasta, voitaisko me katsoa jotain muuta? Mika tuo musta on?

Финская мать в упор уставилась на Пилле и прищурилась как гриф. Девчонка сделала то же самое.

— Haluan katsoa sita, please! Isaaaaaaa!

Она не терпела возражений. Схватила отца за руку и потащила к Пилле. Если женщины чего-то хотят, то хотят всеми фибрами души. Ничего не оставалось, как вывести Пилле на площадку. Бельгиец вскочил в седло, отрегулировал под себя стремена. Когда чужой садится на твою лошадь, всегда возникает чувство, что садятся на тебя, вместе со всеми шпорами и прочими делами. Но Пилле вела себя, как обычно, мотала головой и выпячивала нижнюю губу. Только раз мельком глянула в сторону Пеэтера. И больше ничего. По-настоящему даже не посмотрела на него.

— Если раздумал продавать, скажи сейчас, — сказал Иво.

— Я должен, — ответил Пеэтер. — Полный абзац, понимаешь? Банкротство. Все в жопе. Все!

Иво понял. Рыжая малышка бежала за Пилле, хлопала в ладоши и радостно вскрикивала. Любой нормальный человек безо всяких колебаний купил бы Геру, а эти? Что они вообще понимают в лошадях? Женщинам нравятся черные мужчины. Вороные лошади тоже. Особенно финкам, уж не знаю, почему. Бельгиец поднял лошадь в малую рысь. Главная особенность Пилле в том, что у нее чертовски сподручная рысца. Мягкая, приятная, в очень удобном ритме, так что сидеть в седле — истинное наслаждение. И любой дурак этого не может не заметить. Если, конечно, он не полный баран. Теперь, похоже, это большая беда Пилле. Лошадь прекратила мотать головой. Выглянуло солнце, Пилле залоснилась, шея гордо изогнута. Просто загляденье. Бельгиец с блестящей головой и блестящая вороная лошадь с удовольствием прошлись рысцой. Остановились, седок спешился, отпустил поводья.

— How old is she?

— Twelve, — заорал Пеэтер, сложив руки рупором, — very old! Vanha hevonen! — обратился Пеэтер к финке.

Бельгиец не ответил, отступил подальше. Финка тоже промолчала. Что-то пошептала на ухо рыжей дочке. Дети всю жизнь портят. Своими капризами. Чего только не приходится делать, чтоб они не ревели постоянно и не ныли. Иво для начала выставил для бельгийца маленький крест, но тот не стал перепрыгивать сразу. Прошелся ровной рысью. Поводья на кончиках пальцев. Пилле выглядела так, будто сошла с глянцевой обложки. Пеэтер и сам без раздумий снова купил бы ее. Взмахивая хвостом, Пилле грациозно летела по воздуху. Не лошадь, а самолет.

Мать Пилле ожеребилась в прекрасный июньский день. Почему-то жеребенок не смог сразу вылезти из брюха и его затолкали обратно. Потом опять и опять. Это продолжалось долго, и когда жеребенок, наконец, приземлился на луг, то не соображал, как нужно сосать. Что-то переклинило в его голове. Он хоть и высасывал молоко, но не глотал. Язык был в молоке, но все выливалось из уголка рта. В конце концов, жеребенок обессилел, зашатался на своих длинных ногах и опять рухнул на землю. Его пытались поддержать, но ничего не помогало. Жеребенок лежал и задыхался. Все решили, что этот черненький трехдневный жеребенок отправится туда, откуда только что пришел — то есть, в никуда. Совершенно случайно мимо проезжал Уве, ветеринар, он увидел, что жеребенок отдает богу душу. Положил Пилле под капельницу и насильно влил в горло молоко. Кобыла жалобно наблюдала за всем этим, но ничем помочь не могла. Уве предупредил, что все решится к утру. У жеребят это происходит молниеносно. Было, и уже нет. Как фокус. Пеэтер побоялся остаться дежурить возле Пилле, поехал домой и напился, а утром вернулся назад. Жеребенок стоял под брюхом кобылы и сосал молоко. На следующий день он уже носился, подбрасывая зад, как настоящая лошадь.