Селинунт, или Покои императора

Я первым вылез из автомобиля и подошел к двум столбам, обозначавшим вход. Вход куда? В имение?.. В заповедник? Real estate! [5] Жеро остался в машине. Я ждал, что он крикнет: «Ну хватит! Поехали отсюда!» Хорошо!.. Но куда? С чего это мне вздумалось привезти его сюда? Из всех глупостей, которые я успел совершить в своей жизни…

И тут на меня накатили воспоминания о той жуткой истории, которая потрясла меня тогда до глубины души. Несчастный паренек с веснушками и оттопыренными ушами, жертва комиксов, а главное того, что он так и не научился плавать. Никто не слыхал его криков. Возможно, он просто уснул на своем плоту? Это был для него лучший способ забыть о свертках, которыми он был должен набивать тележки и везти их за клиентками к автостоянке. No tips! [6] — само собой разумеется. Да, лучший способ вообразить себя на Миссисипи или Потомаке. По приезде — а я не появлялся тут недели три — я обнаружил основательно расположившуюся на берегу полицию и Джастина, завернутого в брезент, с подобием улыбки на полураскрытых губах, откуда того и гляди выскочит рыбка. От него можно было ожидать проказ такого рода. Лежа под навесом из строительных плит, он один в этот момент как будто находил, что конец у приключения вышел действительно забавный. Я не мог решить, как отнестись к этой сцене: на его лад — нелепый, ироничный — или на манер полицейских, которые, разумеется, смотрели на вещи совершенно иначе. Они впились в меня взглядами, словно в улику, которая не ускользнет у них из рук.

— Это ваш…?

Сарай, курятник… другие слова, должно быть, приходили им на ум.

Надо было это видеть, чтобы поверить, что такое бывает, что совсем рядом с городом можно найти такое жилище. А вот насчет того, мое ли оно… Права на него перешли ко мне от человека, который наделил себя ими сам.

Ответ прозвучал у меня за спиной.

— …прежний жилец — Патрик О’Доннелл, уроженец Тонаванды… семья изначально проживала в этих краях… некоторое время работал на очистке и обслуживании калориферов «Чектовага Офис», «Марин. Траст Компани», «Миракл Роу»…

Но о нем речи не было. Старик вовремя убрался к сестре на Род-Айленд. На скамье подсудимых оказался я один. И вот тогда стражи порядка выдали мне вопрос, которого я меньше всего ожидал, и, по правде говоря, никогда им не задавался в отношении мальчика:

— Вы ему ни родственник, ни друг семьи…

Черт меня побери, если я хоть раз задумался о том, есть ли у Джастина где-нибудь семья… это показалось бы мне так же странно, как интересоваться тем, есть ли у него личный самолет… да и немного же он получил от этой семьи, если она где-то существовала!..

— Тогда… что же пацан делал у вас дома?.. Каждое воскресенье., наверное, и по субботам… А где он проводил ночь с субботы на воскресенье?

Откуда я знаю? Разве это была моя забота? Во-первых, это место было не то чтобы «моим домом», а приютом, открытым для всех, как можно было убедиться. Он то приходил, то не приходил. Не помню, чтобы я давал ему на это разрешение или чтобы он у меня его спрашивал. Можно ли запретить человеку укрыться под деревом? Тут был угол, где он мог свернуться калачиком и поспать, если охота. Возможно, ему случалось пользоваться этой возможностью летом, весной, когда меня тут не было.

Это показалось им малоубедительным, и вот малыш Джастин, который до сих пор создавал так мало проблем, превращался у меня на глазах в какого-то акуленка, которого я уже не мог узнать.

— Не женаты?

А то они не знают. Вся эта история начинала складываться в цельную и логичную картинку за иллюминатором их тщательно надраенного сознания. Директрису школы Святой Троицы, наверное, уже известили и расспросили на мой счет. Как только новость попадет в вечерние газеты, наверняка найдутся родители, которые потребуют меня уволить.

И что вообще парень типа меня, чужак в этих краях, приехавший то ли из Бразилии, то ли из Гватемалы, дающий уроки латыни, чтобы закончить диплом, но не числящийся ни в одном университете, мог поделывать здесь, в округе? Может быть, я приезжал пострелять птицу из ружья? Порыбачить на озере? Сплавляться через пороги на каяке?.. Ничего подобного! Тогда почему именно сюда, подальше от людских взглядов? Что мне было скрывать? Они не задали этого последнего вопроса, но он неизбежно вытекал из предыдущих. Какой социальный яд или наркотик? Что у меня могло храниться тут в запасе для посетителей?

— Ну, а он, мальчик… Что его-то могло здесь привлекать, как вы думаете?

Ответ на этот вопрос пришел ко мне много позже, а тогда я все-таки сумел вывернуться у них из лап: те же причины, что побудили старика выбрать себе угол вдалеке от всех остальных и построить там нечто без названия, чтобы наезжать сюда время от времени.

После всего случившегося мне бы забыть об этом месте раз и навсегда и больше не соваться туда ни ногой. Но я вернулся. Я возвращался. Причем вместе с соседом по больничной палате, о котором не знал ничего, кроме того, что можно было отнести на счет бреда… особой формы бреда. С человеком, заботу о котором я брал на себя, за которого я буду нести ответственность, если он вдруг поведет себя эксцентрично. Но мне же придется время от времени оставлять его одного, хотя бы чтобы наведаться в ближайший продовольственный магазин. А если, вернувшись, я обнаружу хладное тело, умершее своей смертью или смертью, которую можно будет приписать передозировке полагающихся ему лекарств — намеренной ли? Кто знает?.. Тогда все начнется по новой, как после смерти бедняги Джастина. Я сказал доктору про «дом на берегу озера»… Хорош дом! Я что, людей за дураков считаю? Какими подпольными махинациями я занимаюсь? Снова те же вопросы в полиции. Как я смогу выпутаться на сей раз?

Все это пронеслось у меня в голове в ту самую секунду, когда я вышел из машины. Но хуже всего… хуже всего было то, что находилось у меня перед глазами. Трудно себе представить, каким чудом можно было бы превратить вот это самое в дворец наслаждений, какой-нибудь Версаль, шумящий фонтанами и трелями соловьев, или просто-напросто в дом отдыха. Как я посмел? Какая муха меня укусила? После нашей чистенькой и «дезинфицированной» палаты это место не могло стать прибежищем для человека, ни единого шага которого я не мог с уверенностью предсказать и которому доктор Гюнтер дал менее полугода отсрочки. Мне следовало предупредить Жеро о том, что он увидит, в точности обрисовать характер местности, чтобы он понял, что шале на берегу озера на самом деле было таким, что ни один псих, ни один наркоман, только что вышедший из тюряги, не захотел бы в него войти, даже чтобы там повеситься.

Может быть, я так и сделал? Может быть, я рассказал ему, что из себя представляет эта конура без водопровода, электричества, сортира? Но он волне был способен ничего не запомнить, понять все по-своему, вообразив себе какой-нибудь дворец Кносса или святилище Додоны, [7] или галереи лабиринта в центре старой крепости из мегалитов. Это было далеко от действительности. Я не мог ему предложить ни Сибарис, [8] ни Город Солнца. Мы находились не на Великом Шелковом пути, не на берегу Евфрата или Ганга, а посреди кучи отбросов, которые ветер гонял по замызганному снегу. Пускай голова Жеро забита находками Шлимана [9] и Эванса, «Археологическим сборником» Атарассо, вряд ли на этом самом загаженном участке берегов Эри и Онтарио ему явится Тартесс [10] или Мари, [11] или развалины виллы Катулла. Он молчал, сидя в машине. Как поведет он себя, очнувшись вдруг посреди реальности, от которой уже никуда не деться?

Бухточку еще больше затянуло илом. Что до хижины, то одна-две зимы ничего не изменили в лучшую сторону, но она была все еще здесь, полуразвалившаяся, в самом унылом уголке песчаного пляжа, заваленного хламом, стволами деревьев, а летом даже скелетами птиц, отравленных гудроном.