Байки деда Игната

Преодолев невольный страх, оторопевший было дед приподнялся на колени и, приглядевшись, явственно убедился, что испугавшие его «звериные очи» не что иное, как торчащие из пещерной стены два небольших камешка, блестевшие в отраженном лунном свете. Надо же такая навада! Усмехнувшись, дед Касьян отвалил на свое место и погрузился в сон. А утром, у костра, после скорой еды, он поведал своим братцам-охотникам о ночном приключении. А что оно было: слюда, «оливец»? — ответить не мог, но предположил, что это, вероятно, какая-то горная руда блестела в лучах «медвежьего солнца».

Дед с одним из охотников решил это проверить. Так, из интереса. В пещере был полумрак, пришлось подсветить себе зажженными жгутами из сухой травы. Отколупнули несколько поблескивающих «каменюк», вынесли из на свет.

— Братцы, да это никак золото! — удивился один из казаков.

— Какое еще золото из-под цыганского молота, – усомнился кто-то. Далеко, мол, куцему до зайца. Но казак, прикинув на руке вес «каменюки», уверенно заключил: — Золото! — и полез в пещеру. Не утерпели и остальные: а вдруг и правда золото!? Короче, часа через два, охотники добыли в этой пещере десятка полтора («абож два…») разного размера самородков — какой с ноготь, а какой и с палец, по-братски их поделили, и дали зарок: о находке — молчок! Никому не говорить, и баста! Мол, сказано — закопано. Да… А самим наведаться сюда под видом охоты еще разок, может, даже с лопатой, а потом уже думать, что делать и как …

Забрав с собой добытого козла и медвежат, казаки вернулись в крепость, обрадовав добычей своих друзей-сослуживцев.

А были ли они в той пещере еще раз — история умалчивает. Дед Касьян якобы говаривал, что кто-то из их компании не сдержал зарока, протрепался о золотой пещере, язык — он без костей, за зубами не каждый удержит. Казаков-охотников таскали «куда надо», отобрали добычу, а пещеру «опечатали», и место объявили запретным. По слухам, у деда и одного из его верных друзей остались-таки какие-то «вышкварки» (остатки), может, по одному, а может, и по два заранее спрятанных самородка. Они через год-другой после возвращения со службы ездили не то в Катеринодар, а не то и до самого Тифлиса добрались, обменяли их на ассигнации…

В народе говорят, что если у тебя есть много хлеба – заводи свиней, и ты станешь богатым, а если у тебя завелись грошенята-деньжата, — сооруди мельницу, и ты приобретешь уважение и почет. Так или иначе, а дед сладил за станицей добрый ветряк — «млын», но это уже другая байка, другой интерес и другой рассказ…

БАЙКА ЧЕТВЕРТАЯ,

теперь уже про волков, с которыми у деда Касьяна дружбы не было, но встречи случались к общему неудовольствию

Волк — тварь зверская, хищная, настырная, а по части своих звериных деяний — умна до невероятия. Но не умней человека, ибо хитроумней его нет в природе создания. Не зря же Бог сотворил его по своему образу и подобию. Но как на ниве бывают высевки, будяки и чертополошины, так и среди человеков не обходится без половы-соломы. Было такое и в нашем роду, но про то — особый сказ, особая байка, и до нее, может, дойдет когда-нибудь ряд. А пока — про волков...

Не любил их дед нашего деда, и тут вины его нету, поскольку волк — кровожадный бандит и ворюга, можно сказать — смертельный вражина посреди всего остального звериного населения нашего края. Если затешется на овчарню, – перережет всех овец. Не для пропитания, нет — так, для своего волчьего интереса и характера.

Так вот... Как-то весной дед задержался на своей мельнице, что-то налаживал, ветряк всегда требует к себе внимания. Закончил он работу под вечер, запер дверь на внутренний засов — тогда были такие замки: внутри в скобах ходил дубовый полоз, у которого сверху были вырезы, зубцы. В двери над ним — дырка, через которую большим железным крюком этот полоз передвигался в нужном направлении, запирая или отпирая дверь. Вот дедуля запер эту самую дверь, и пошел к себе до хаты, в станицу. А идти надо было версты две, а может, и все три. К ночи стало прохладно, да и дождик накрапывал, дед свернул мешок навроде плаща-накидки с капюшоном, прикрыл им голову и спину, а на груди прихватил его руками. Мешки в те времена делали настоящие — большие, из малопромокаемой холстины, чтобы мука в них не сразу подмокала. Да... А в правой, значит, руке у нашего деда – тот самый ключ, или крюк, которым он только что запер дверь мельницы...

Идет это наш дед по дороге, хлюпает по лужамка-люжам, только брызги летят, и вдруг чудится ему, что сзади тоже кто-то нет-нет, да булькнет-хлюпнет по уже пройденной им воде, вроде как бы догоняет его. И кто тут может быть в такую пору? Оглянулся и оторопел: шагах в двадцати от него — волк, здоровый, широкогрудый, не волк-вовцюган, а жеребец! И видит дедуля, что зверюга как бы норовит его обойти, чтобы напасть не сзади, а спереди, — такая, говорят, у них, у волков, сноровка. Так ему сподручней хватать свою добычу за горло.

Видит дед, что волк выходит ему вровень с правой стороны. Дед взял влево и пошел по дуге, с тем, чтобы где-то впереди снова выйти на свою дорогу. Волк приотстал, но через некоторое время стал обходить деда с левой стороны. Тот свернул правее, и снова обошел волка по такой же дуге. Волк не успокоился, и опять стал обходить деда с другой стороны... Так они проманеврировали с полверсты, а может, и более того, и дед увидел, что они подходят к небольшой кошаре у самого края станицы, а там — собаки-волкодавы, сторожа... Еще два-три полукруга и он будет спасен. Ну, а ежели волк все-таки выйдет навстречу и бросится на него, то на этот случай у деда есть мельничный ключ...

И действительно, когда до кошары осталось саженей пятьдесят-шестьдесят, — волк оказался прямо перед ним. Еще мгновение... и он сделал бросок — дед увидел разверзнутую огромную пасть с белыми клыками и огненные очи зверя. Раздумывать было некогда, и старый казак что было силы всадил в эту пасть сжатый в правой руке ключ-скобу.

Волк захрапел и упал ему под ноги. Дед сгоряча пнул его чоботом, отскочил и заорал на всю мочь:

— А ту его!.. Эге-гей!

И через минуту-другую выскочила свора собак-волкодавов, они набросились на поднимающегося с земли зверя, свалили его и... все смешалось в один живой клубок. Подбежавшие овчары насилу оттащили псов от уже мертвого, полурастерзанного хищника.

— Ось така его доля, сук ему в глаз, — сказал старший пастух, высекая кресалом огонь и раскуривая черную от долголетнего употребления люльку — трубку для курения. Дед мой в этом месте обязательно останавливал дух и, по-видимому, чтобы отвлечь нас от мрачной картины звериного побоища, говорил, что люльки в старину делали добрые, и даже его дед, как человек мастеровой, бывало, баловался их изготовлением. Не для себя — он не курил, в нашем роду этого греха не водилось. Но люльки дед Касьян делал отменные. Ах, какие то были люльки! Ими дед одаривал друзей-казаков, и даже, бывало, сам станичный атаман не брезговал дедовыми люльками. Ах, что это были за люльки – из вишни, а лучше — из вишневого корня.

И он еще долго хвалил те давние люльки, а если, случалось, бабуля Лукьяновна укоряла его за повторение одного и того же, и что, мол, дети подумают — он усмехался:

— Ну, набалакала-наговорила: дайтэ жолобчастого Данылы — батька пидстрыгаты[¹]... Шо ж ты нэ знаешь, шо от частого повтора молытва нэ стирается и слабже нэ становится...

БАЙКА ПЯТАЯ,

и про пятую же ногу волчью... А зачем собаке пятая нога, даже если она волчья?..

Не было у наших дедов мирной жизни с волками. Иначе и быть не могло: волк, хоть зверь и красивый, но злобный и ненасытный. А водилось их в Прикубанье, по выражению деда Игната, «як бдчжол», то есть, «как пчел». Дед говорил на том прекрасном русско-украинском наречии, на котором многие на Кубани «балакают» и в наше время. Правда, с примесью схваченных в начале прошлого века «новых» словечек. Так, он до конца дней своих трактор именовал «фордзоном», керосин — «фатаженом», а самолет — только «аэропланом», и никак иначе. Да и автомобиль не стал для него просто «машиной»...