Роман с пивом

Маршал похлопал себя по карманам:

— Больше нет. Но хочу заметить, что это совсем не означает, что я переменил свое отношение к вопросу игры, я по-прежнему не слишком-то бодр, чтобы играть в кости, и вытащил их скорее ради необходимости некоего действия, а потому приступать к игре нет никакой нужды, к тому же, пока их только четыре, мы и приступить все равно не сможем уже чисто по техническим причинам, о Боже, какая длинная речь получилось.

— А я бы сыграл, — печально вздохнул Жира.

— Только давай без нытья, — попросил Хеннинен, — а то голова болит.

— Я думаю, что пятый дома остался, — сказал Маршал. — Я их всю ночь в руках перебирал.

— Перебирал? — переспросил Жира. — На кой хрен ты перебирал игральные кости?

— Ну, время хотел скоротать.

— Да уж, нашел игрушку, — усмехнулся Хеннинен.

— Можно подумать, я осквернил святую реликвию.

— Просто это очень важная и незаменимая деталь в постпохмельный период, — пояснил Жира. — Возможно, это придало бы жизни некий смысл.

— Что наша жизнь — игра! — пропел Хеннинен и самодовольно ухмыльнулся.

— Можем пойти и поискать этот несчастный пятый кубик, — сказал Маршал. — Все равно моя утренняя кофейная норма уже выполнена. То есть я хотел сказать, что играть по-прежнему совсем необязательно, но мы можем пойти посмотреть, где он и там ли он еще. В общем, могли бы заняться этим делом, как сказал Хеннинен. По крайней мере, на это уйдет хоть какое-то время.

— Фортуна — вот кто всё решает, — значительно и даже несколько театрально произнес Хеннинен, но, ощутив пафосность сказанного, демонстративно поднял левую руку и продолжил, как бы для верности: — О-ля-ля!

— Да уж, — вздохнул Жира, — но играть или не играть — это уже следующий вопрос, а я бы сейчас с удовольствием просто прилег ненадолго на матрасике и за неимением телевизора послушал бы радио или подумал бы о планах на будущее.

— По радио передают одно говно!

— Не можешь слушать, смотри!

— Предлагаю поддержать, — сказал Хеннинен и вдруг с какой-то неистовой яростью смял в кулаке бумажный стаканчик и швырнул его в урну, но промахнулся. Пластмассовый столик от таких насильственных действий неудержимо закачался, так что некоторое время было непонятно, относилось ли предложение Хеннинена о поддержке к идее пойти домой или было адресовано раскачивающемуся столику.

— Ну, значит, решено, — вздохнул Маршал и стал приводить себя в состояние стартовой готовности, сосредоточенно перемещая свою задницу к краю сиденья.

Затем встали. Действие удалось на удивление легко. На прощание помахали Юни, который, в свою очередь, показал средний палец и широко, с облегчением заулыбался. Солнце поднялось над крышами, а утренне-автомобильное столпотворение рассосалось, временно припарковав свое содержимое по обеим сторонам дороги. Температура воздуха равномерно повышалась, а движения людей становились все медленнее. Каждый шаг казался невероятно значимым и нарушал хрупкое состояние невесомости замедленного кино, хотя, конечно, все это было значительным преувеличением, ведь речь шла всего лишь о банальнейшем передвижении с помощью ног.

~~~

Маршал схватился за ручку и дернул. Створка ворот моментально распахнулась и со всего размаха ударилась в стену. Звук от удара заметался по арке от стены к стене, словно заблудившийся электрический разряд.

— Похоже, пружина ёкнулась, — сказал Жира и указал куда-то под самый потолок, при этом вид у него был такой, словно само это знание уже наделило его мужественностью супермена.

Вошли в ворота и поплелись к подъезду. Код на двери не работал, видно, со вчерашнего дня его успели поменять.

— Как-то тяжело сегодня с дверьми, — сказал Маршал.

— Жизнь — это череда дверей, в которые мы входим и выходим, — пробубнил Хеннинен.

Маршал нарыл в кармане связку ключей и, чертыхаясь, скрылся в темноте подъезда. У лестницы, ведущей в подвал, была навалена куча хлама, пустые полиэтиленовые пакеты, использованные шприцы, обгоревшая рекламная газета и потрепанные боксерки в мелкий горох. На площадке первого этажа в толстой вязаной шапочке лежал на спине Абдула, вращая большими налитыми кровью глазами.

— Привет, друг, — сказал он.

— Привет, — ответил Маршал.

— Что за хренью здесь воняет? — спросил Жира.

— Уже который день. Похоже, у кого-то рыбная диета.

— Отстойный запашок, — прокомментировал Жира.

— Привет, друг, — сказал ему Абдула.

Поплелись наверх, с трудом преодолевая два неподъемных этажа. У дверей вновь пришлось выворачивать карманы — ключи невероятным образом снова умудрились куда-то запропасть и теперь уже обнаруживаться никак не хотели, руки вдруг стали нервно подергиваться, что привело к нарастанию всеобщей нервозности, как бывает, когда стоишь перед грозным начальником.

— Давай-ка, друг мой, соберись, — сказал Хенинен.

В комнате было душно. Неясный, прерывистый свет с трудом пробивался сквозь два маленьких грязных окошка. Маршал распахнул одно и прикрыл матрас покрывалом. Хеннинен тут же грохнулся на него. Жира уселся на стул возле стола, с противоположной стороны сел Маршал.

В воздухе висела пыль. За стеной слышалось неразборчивое бормотание какой-то телевизионной программы. Мусорный пакет под раковиной жил своей никому не известной жизнью.

— Не желаете ли чего-нибудь? — спросил Маршал.

— Я, пожалуй, сигаретку бы выкурил, — сказал Хеннинен.

Маршал достал пачку и бросил ее на матрас. Хеннинен чиркнул спичкой и закурил, затем наклонился и, пошарив рукой в углу, извлек на свет Божий забытую тарелку, тут же приспособив ее под пепельницу. Все это время он беспрестанно кряхтел, что, впрочем, вполне соответствовало моменту.

— Какой-то он обкумареный, этот твой Абдул или как там его, ну тот чувак на лестнице, — сказал Жира.

— Похоже, что так. Я, правда, никогда не слышал, чтобы он еще что-то говорил, кроме этого «привет, друг» и «абдула, абдула». Думаю, это его имя. Мне теперь каждое утро приходится изрядно попотеть, чтобы выбраться на улицу, потому что это чудо природы спит у меня под самой дверью.

— Он, наверное, привязался уже к этому подъезду, вот и не уходит, — высказал предположение Хеннинен. — Хотя я бы на его месте поискал бы себе пристанище получше, чем этот сарай.

— Моя соседка, да вы ее помните — Габриэла, так вот она сказала, что Абдула раньше жил здесь. И теперь я прямо даже не знаю, как быть. Хотя в принципе мне, конечно, все равно.

— Мне все равно, — повторил Жира. Потом на некоторое время замолчал, и было видно, что весь он как-то внутренне напрягся, словно в предвкушении некого духовного прорыва. — Нет, — наконец выдохнул он, — что-то ничего умного в голову не приходит.

— Не переживай, бывает, — успокоил его Маршал.

— Кстати, как там обстоят дела с кубиком? — спросил Хеннинен.

— Ах да. Что-то я ни хрена не вижу. Он, наверное, за матрас закатился или под матрас, я вот тут их перебирал.

— Ах, перебирал, — передразнил его Хеннинен гнусавым голосом и растягивая слова. При этом все лицо его как-то перекосилось, обнажив целый ряд длинных, курсивом прорезанных морщинок. Не меняя положения, он попытался нащупать игральную кость под матрасом, для чего запустил туда руку, но ее тут же скрючило. — Спина, бля, — закричал он и вернул себя в исходное положение.

— Я тут вспомнил кой-чего, — тихо произнес Жира. — Про вчерашнее.

— Зато кубик нашелся, — выдохнул Хеннинен.

— Вспомнил что? — переспросил Маршал.

— Ты вчера исчез куда-то.

— По-моему, мы это уже обсудили, может, хватит!

— Хеннинен, твою мать, вечно ты все на себя тянешь! — выпустил на свободу свое недовольство Жира и, переведя взгляд на Хеннинена, продолжил уже более сдержанно: — Ты свалил куда-то, еще там у ларька. Я тебя преданно ждал минут десять, а потом пошел прочесывать кусты в парке Кархупуйсто, там же темно, и я все думал, что ты отключился и валяешься где-нибудь. А потом ты вдруг материализовался на другой стороне улицы и стал говорить, мол, пошли все в задницу.