Праздник жизни

С минуту Елена и Адальберт сидели оцепенев. Адальберт не мог скрыть волнения, приветливое лицо его покрылось румянцем, он не знал, что сказать.

- Может быть, вы хоть так узнаете что-нибудь о ее жизни. - Адальберт пытался говорить спокойно. - Я полагаю, эти семеро выбраны не случайно. Я хотел сказать, эти люди, надо полагать, хорошо знали Элеонору. Вы не должны вступать со мной в спор о Боге, ведь не для этого вы сюда ехали и не это найдете. Я верю, что Бог сотворил мир, а дальше все происходило так - omne vivum ex vivo, то есть - живое рождается только от живого...

- Я верю, что сотворила мир Великанша-невеста, - немного успокоившись, прервала Адальберта Елена.

- Великанша-невеста? - замялся Адальберт. - Что вы имеете в виду, милая Елена? - произнес он осторожно, чтобы не подлить масла в огонь.

Елена поднялась со скамьи, уселась в траву под грецким орехом, прислонилась спиной к стволу, широко раскинув ноги, как это делала Элеонора, когда, беременная, отдыхала возле памятника предателям на острове, и, постепенно успокаиваясь, принялась рассказывать Адальберту о Великанше-невесте.

В незапамятные времена, когда все было едино, когда люди могли летать, словно птицы, когда птицы говорили человечьими голосами, лесные звери плавали под водой, а рыбы, совсем как птицы, порхали по деревьям и распевали песни, - вот в такие-то незапамятные времена и жила на свете Великанша-невеста. Она обитала всюду - то на земле, то под землей, то в воздухе, то в воде. Там, где ступала Великанша-невеста, там трава переставала расти. Где купалась она, там вода становилась такой соленой, что можно было ходить по ней. Там, где Великанша-невеста, зевая, упиралась руками в небесный свод, оставались две огромные черные дыры. Все живое в те стародавние времена сторонилось мест, где побывала Великанша-невеста. Когда над верхушками леса скользила огромная тень, все прятались кто куда. Когда Великанша-невеста где-то храпела, все жили привольно и счастливо - люди летали, птицы человеческим языком разговаривали, лесные звери ныряли в морские глубины, а рыбы, подобно птицам, порхали по деревьям и пели свои песни. Но вот настал страшный день, когда благоденствию пришел конец. Великанша-невеста посадила мирту, которая росла быстрее, чем волны в море догоняют друг друга. Огромная мирта проросла сквозь землю, сквозь море, раскинула корни свои по всей земле, пронзила ветвями небо. Ну и вот, мирта знай себе росла, а Великанша-невеста ждала жениха. Не раз и не два всходило и садилось солнце, а жених не появлялся. Мрачная, сидела Великанша-невеста, уперев широкие ступни в каменистый берег, смотрела, как растет-зеленеет ее огромная мирта, и напевала печальную песню, от которой у камней на морском берегу мурашки бегали:

Пустой растет моя мирта,

О-о-о, о-о-о!

Где мой милый запропал,

О-о-о, о-о-о!

А жениха нет как нет, и рассердилась Великанша-невеста. Гнев и горе громоздились в ней друг на друга, как валы в море, и начались тогда страшные дела. Наелась Великанша-невеста с горя белены, что росла в ближних и дальних лесах, и совсем умом тронулась: давай прыгать, да так, что камни с гор покатились, давай в ладоши хлопать, да так, что с неба звезды, какие не успели вспыхнуть, посыпались. Но всего этого было мало Великанше-невесте решила она украсить свою огромную мирту. Бродила она по земле, по воздуху и по воде, пригоршнями сгребала людей, зверей и птиц. И развешивала их на ветвях. И вскоре сделался весь мир пустыней. Все живые создания извивались и корчились на огромной мирте. А сама Великанша-невеста, запыхавшаяся, довольная, уселась на берегу моря и, сплевывая в море косточки белены, смотрела на свою прекрасную работу.

- Вот так, Адальберт, - заканчивая свой рассказ, уже спокойно сказала Елена.

- Позвольте возразить, милая Елена, - еще осторожнее произнес Адальберт. - Великанша-невеста создала новый мир из того, что уже было. Так что вам все равно надо выяснить для себя, кто создал тех, кого Невеста развесила на своей мирте. Ибо, простите, Бог этого сделать не мог, потому что, простите, Бог не поступает столь опрометчиво, перепутав все местами...

- Какое там перепутав! Он не менее нелепо раскладывает все по угодным ему местам, - произнесла Елена, глядя на листву грецкого ореха.

Адальберт недоуменно пожал плечами. Это был самый странный диалог о делах веры за все годы, что он служил священником. И Адальберт почувствовал облегчение, когда Елена стремительно вскочила и попросила его помочь устроить все, как полагается, для бдения. Слово "бдение" Елена повторила несколько раз, с разными интонациями, она растягивала, мусолила, чеканила, цедила-бормотала несчастное слово, словно оно было в чем-то виновато. Адальберт молча выслушал речевые упражнения Елены, молча смотрел, как по усыпанной галькой тропинке, ставя ноги крест-накрест и покачиваясь, она уходит в сторону сарайчика, повторяя на каждом шагу - "бдение", "бдение", "бдение", "бдение".

Элеонора, уже в гробу, лежала в сарайчике. Елена, в строгом черном платье, тщательно поправила цветы. Адальберт, утративший недавнюю приветливость, закрепил свечи и обрезал фитили, чтобы пламя, упаси Бог, не взметнулось к готовому в любую минуту вспыхнуть потолку. Петерис, сосед-бобыль, был отправлен к калитке встречать гостей, чтобы отвести их на веранду с накрытым скромным столом на семь персон. Петерис надел праздничный пиджак, рукава которого были ему слишком коротки, на шею повязал куцый галстук, все время съезжавший на сторону, однако он не терял чувства собственного достоинства, кланялся каждому вновь прибывшему и прилежно повторял то, чему его научила Елена: "Приветствую вас в доме усопшей. Подкрепитесь перед бдением... Приветствую вас в доме усопшей. Подкрепитесь перед бдением..."

Елена умышленно не выходила на веранду, пока Петерис не сообщил, что прибыли все семеро. Она хотела увидеть Элеонориных псалмопевцев всех сразу, одновременно, всех, кто был поименован в протянутом ей Адальбертом листке.

Прежде чем открыть дверь на веранду, Елена глубоко вдохнула, словно ей предстояло нырнуть в реку и под водой отыскать верную дорогу.

Все они были тут - все семеро псалмопевцев, сидевших в напряженном молчании, время от времени наливавших себе вина из старых графинов и закусывавших печеньем. И когда Елена увидела их, а они ее, тишина стала еще пронзительней.

Елена приступила к знакомству.

- Бита-Бита, - без приглашения первым вскочил человечек с лицом ребенка-уродца. Ноги с трудом удерживали расплывшееся тело. Волосы у Биты-Биты были коротко острижены и напоминали опрокинутую на голову глиняную плошку. Он осторожно, словно боясь к ней прикоснуться, протянул Елене руку. И, пожимая маленькую, теплую, мягкую ладонь Биты, Елена вспомнила, что, когда они прогуливались с Элеонорой вдоль реки, она часто видела какое-то существо, которое пряталось в прибрежных кустах. Элеонора тогда сказала, что бояться не надо, что это дурачок Бита-Бита и что ему запрещено приближаться. И вот Елена впервые столкнулась с послушным дурачком, которого звали Бита-Бита.

- Симанис. Ионатан Симанис, - поднялся сидевший рядом с Битой-Битой мужчина, который принарядился, как сумел. Видавший виды, но чистый костюм, рубашка без воротничка, седые волосы и вечный загар на лице. Елена почувствовала, как от Ионатана пахнуло одеколоном, который давно уже не выпускают, запахом рыбы и дыма, напомнившим дух деревенского дома, впервые протопленного после зимы.

- Кирил Пелнс, - опираясь на тросточку, поднялся высокий, худосочный мужчина с редкими, тщательно зачесанными назад волосами. Одет он был кое-как, поношенный костюм свидетельствовал об одиночестве и безразличии. Но по-прежнему сохранился красивый изгиб рта - в юности, очевидно, особенно чувственный, теперь же губы были плотно сжаты, словно человек боялся произнести что-нибудь невпопад. Губы Елены тронула едва заметная улыбка, когда она увидела, что волосы надо лбом Кирила Пелнса образовали подобие венка. А может быть, нимба, если вообще волосы могут редеть нимбом.