Лакомый кусочек

— Обязательно? А если я не хочу?

— Но вы поймите: если никто не будет вкладывать деньги в фонд, никто не сможет и получать из него деньги. Я принесла необходимые документы. Вам только нужно подписать их.

Я подписала, но когда миссис Грот ушла, я вдруг расстроилась. Не знаю, почему меня так огорчила эта сцена. Дело было не только в том, что меня заставили подчиниться правилам, которые кто-то составил, не спросив моего мнения; к этому привыкаешь еще в школе. Нет, меня охватил какой-то суеверный страх оттого, что я своей подписью скрепила магический документ, который каким-то образом связывал мое будущее, притом такое далекое будущее, что я его даже и представить себе не могла. Мне вдруг показали другую мисс Мак-Элпин — старушку Мак-Элпин, которая бессчетные годы проработала в Сеймурском институте и теперь получает заслуженное вознаграждение. Пенсию. Я увидела ее унылую комнатку с электрическим камином; вероятно, у меня будет и слуховой аппарат — вроде того, которым пользовалась моя престарелая тетка, старая дева. Я буду разговаривать сама с собой, дети на улице будут бросать в меня снежками. Я сказала себе, что все это глупости, что мир взлетит на воздух, прежде чем я доживу до пенсии. Я напомнила себе, что могу хоть сегодня навсегда покинуть это здание и найти другую работу. Но ничего не помогало. Мысленно я следила за тем, как документ с моей подписью ложится в папку, папка встает на полку сейфа, сейф запирают на ключ.

Я обрадовалась, когда наконец пробило половину одиннадцатого и можно было выпить чашку кофе. Конечно, после утреннего опоздания мне следовало бы отказаться от перерыва, но я хотела как-нибудь отвлечься от своих мыслей.

Кроме меня, в отделе есть еще три сотрудницы моего возраста; с ними я и хожу пить кофе. Когда Эйнсли надоедают ее коллеги — испытатели зубных щеток, она тоже присоединяется к нашей компании. Это вовсе не значит, что ей нравится троица из моего отдела, — она их называет конторскими девственницами. Внешнего сходства между ними не так уж много (вот только все три крашеные блондинки: Эми, машинистка, — блондинка лохматая, как старый веник; Люси, секретарша по внешним связям института, — блондинка элегантно завитая, а Милли, помощница миссис Боуг по австралийским делам, — коротко остриженная и красная от загара), но — по их собственным признаниям, сделанным в разное время над пустыми чашками кофе и недоеденными кусочками тоста, — все они девственницы: Милли — из практических соображений, вычитанных в руководстве для девушек («Я считаю, лучше подождать, пока не выйдешь замуж. Правда? Так спокойнее»); Люси — потому, что боится сплетен («Что обо мне будут говорить?») и убеждена, что в каждой спальне установлен микрофон, а на другом конце провода все местное общество сидит с наушниками, а Эми, ипохондричка, уверена, что ее просто стошнит, — и, может быть, так и случится. Все они любят путешествовать: Милли пожила в Англии, Люси дважды ездила в Нью-Йорк, а Эми хочет поехать во Флориду. Напутешествовавшись, все трое выйдут замуж и уж тогда устроятся по-настоящему.

— Ты слышала, что отменили опрос в Квебеке насчет слабительных? — спросила Милли, когда мы все уселись за своим обычным столиком, в самом паршивом, но зато самом близком ресторане, через дорогу от нашей конторы. — А ведь собирались устроить нечто грандиозное, с раздачей образцов и последующими беседами в каждой семье. Вопросник был на тридцать две страницы.

Милли всегда первая узнает новости.

— Ну и прекрасно, что отменили, — фыркнула Эми. — Не представляю, как можно задавать людям столько вопросов на подобную тему.

Она снова принялась соскабливать с ногтя лак. У Эми всегда такой вид, точно она разваливается на куски. С подола у нее вечно свисают нитки, помада сухими чешуйками сходит с губ, на плечах лежат выпавшие волосы и перхоть; за ней буквально тянется след миллионов отмирающих клеток.

Я увидела, как в ресторан вошла Эйнсли, и помахала ей. Она села за наш стол, подобрала прядь волос, выбившихся из прически, поздоровалась. Конторские девственницы отозвались без особого энтузиазма.

— Такие опросы уже проводились, — сказала Милли. Она работает в компании дольше всех нас. — И тема никого не отпугивала. Уж если потребитель отвечает на первую порцию вопросов — значит, он неравнодушен к слабительным и обязательно ответит на все остальные вопросы.

— Какие опросы уже проводились? — спросила Эйнсли.

— Поспорим, что она никогда не вытирает стол, — сказала громко Люси, стараясь, чтобы официантка услышала ее. Она вечно воюет с нашей официанткой; та носит дешевые серьги, угрюмо ухмыляется и явно не принадлежит к категории девственниц.

— Опрос насчет слабительных в Квебеке, — ответила я Эйнсли.

Официантка подошла, яростно вытерла стол и приняла заказы. Люси несколько раз повторила, что она не ест изюм.

— Прошлый раз она принесла мне тост с изюмом, — сообщила она нам. — Хотя я ей сказала, что не выношу изюм. Просто не перевариваю.

— Почему только в Квебеке? — спросила Эйнсли, выпуская дым из ноздрей. — Есть какая-нибудь психологическая причина?

В колледже Эйнсли специализировалась по психологии.

— Понятия не имею, — ответила Милли. — Наверное, в Квебеке люди больше страдают запорами. Там, кажется, едят очень много картошки.

— Разве от картошки бывает запор? — спросила Эми, облокотясь на стол. Она отбросила волосы со лба, и при этом на стол медленно опустилось облачко перхоти.

— Не может быть, что дело в одной картошке, — заявила Эйнсли. — Тут, наверное, коллективный комплекс вины. И, вероятно, языковые проблемы, потому что языковые проблемы вызывают общую депрессию.

Девицы посмотрели на нее враждебно; я поняла — им кажется, что Эйнсли похваляется своими знаниями.

— Ужасная жара сегодня, — сказала Милли. — В конторе прямо как в печи сидишь.

— А у вас что интересного произошло? — спросила я у Эйнсли, чтобы нарушить напряженное молчание.

Эйнсли потушила сигарету и сказала:

— Повеселились мы сегодня! Какая-то дамочка пыталась избавиться от своего мужа, устроив ему короткое замыкание в электрической зубной щетке. Один из наших ребят вызван свидетелем на процесс: он должен показать, что при нормальной эксплуатации короткое замыкание в зубной щетке невозможно. Зовет меня с собой в качестве ассистента, но он такой зануда. Уверена, что в постели с ним помрешь от скуки.

У меня мелькнуло подозрение, что Эйнсли выдумала эту историю, но ее ясные голубые глаза были еще круглее, чем обычно. Конторские девственницы потупились. Им всегда становится неловко, когда Эйнсли небрежно упоминает о своих любовных приключениях.

К счастью, в этот момент принесли наш завтрак.

— Опять тост с изюмом! — простонала Люси; своими длинными, идеально подстриженными и наманикюренными ногтями она принялась выковыривать изюминки и складывать их на край тарелки.

Когда мы возвращались в контору, я пожаловалась Милли на пенсионный фонд.

— Вот уж не знала, что это обязательно, — сказала я. — С какой стати я буду класть деньги в их копилку только для того, чтобы старые мымры вроде миссис Грот жили потом за мой счет?

— Да, я сперва тоже была недовольна, — равнодушно отозвалась Милли. — Ничего, ты скоро об этом забудешь. Господи, только бы починили у нас кондиционер.

Когда миссис Боуг вышла из-за своей загородки, я уже давно вернулась в контору и, сидя за своим столом, наклеивала марки на конверты — готовила общеканадское почтовое обследование спроса на растворимый соус для пудинга. Я опаздывала, потому что кто-то в отделе мимеографии неверно отпечатал список вопросов.

— Мэриан, — сказала мне миссис Боуг, удрученно вздохнув. — Боюсь, что нам придется отказаться от услуг миссис Додж в Кэмлупсе. Она беременна. — Миссис Боуг слегка нахмурилась: беременность она рассматривает как предательство по отношению к фирме.

— Плохо дело, — сказала я.

Огромная карта страны, усеянная, точно сыпью, красными кнопками, висит прямо над моим столом, и из-за этого отметки о назначении и увольнении агентов тоже входят в мои служебные обязанности. Я забралась на стол, нашла и вытащила кнопку с бумажным флажком, на котором было написано «Додж».