Как убить рок-звезду

Послышался шум приближающегося поезда, и из тоннеля подул поток воздуха, давая секундную передышку от жары. Парень в зеленом костюме обернулся в ту сторону и опять уставился на меня.

Он с подозрением оглядел мой рюкзак и негромко крикнул:

– Как тебя зовут?

Звук его голоса застал меня врасплох. Это был уверенный голос, притворяющийся застенчивым.

– Как тебя зовут? – повторил он.

Я хранила молчание, вспомнив, что опасно разговаривать с незнакомцами в метро. Но даже если он был грабителем, он находился слишком далеко от меня, чтобы напасть. И не забывайте, он мне понравился. И у меня была новая жизнь. И я была новой. И у меня появилась возможность хотя бы притвориться, что я такой человек, каким хотела быть. И я никогда не смогу забыть Адама, если не начну знакомиться с теми, кто мне нравится.

– Ну, быстрей! – торопил меня незнакомец.

– Элиза, – в конце концов выговорила я.

Парень улыбнулся, и его лицо просветлело, будто у него в мозгу включили лампочку. Потом он осмотрел меня снизу вверх так, что я немедленно почувствовала себя раздетой.

Через секунду поезд должен был разорвать странную связь, установившуюся между нами.

– Элиза! – Он повысил голос и указал на приближающиеся огни. – Не садись в этот поезд.

Потом поезд подошел к платформе, и я его больше не видела.

Мое новое Я молило меня оставаться на месте, но, очевидно, моторными функциями еще управляло старое Я, и ноги сами шагнули в вагон. Вся электрическая энергия, которая была вокруг меня, внезапно сосредоточилась в середине груди, й когда двери вагона закрылись, мне показалось, что в сердце сделали укол адреналина.

Поезд тронулся, и я прижалась лицом к окну, пытаясь еще раз увидеть парня в зеленом костюме. Он, улыбаясь, смотрел на меня и качал головой.

Я все-таки села не в тот поезд, потому что стояла не на той платформе, и поняла, что еду в противоположном от центра направлении, только когда в треске испорченного репродуктора разобрала слово «Гарлем».

Был уже девятый час, когда я наконец нашла Вторую авеню, прошла несколько кварталов по Хьюстон-стрит и обнаружила примету, означающую, что почти добралась до места – круглую вывеску мини-маркета Каца на углу Хьюстон и Людлоу.

Немного дальше я увидела и Веру, прижимающую к уху мобильный телефон. Ее губы двигались так, будто она кричала, на плече висела большая хозяйственная сумка, одета она была в длинную клетчатую юбку, а на ногах – кроссовки с носками. В моем представлении Вера всегда воплощала голос разума, но одевалась она как зачуханная русская библиотекарша, даже когда на улице было больше тридцати градусов.

– Ну вот и ты! – сказала она, когда я подошла ближе.

Вера была привлекательной и очень неглупой девушкой с темными волосами и ярко-зелеными глазами, отливающими аметистовым блеском. Правда, когда она была в очках, то есть почти всегда, этот эффект пропадал.

Она крепко обхватила меня руками. Мы не виделись несколько месяцев, и теперь в ее присутствии я сразу почувствовала себя лучше.

– Извини, что так долго, – сказала я. – Ты давно ждешь?

Она выудила связку ключей из своей сумки и покачала головой.

– Я только что вырвалась с работы. Я оставила записку твоему будущему соседу, чтобы он встретил тебя на Четвертой улице, но у него какая-то особая метрофобия, и он редко решается сгуститься под землю. Он так и не отзвонился.

Вера опять обняла меня, но я чувствовала, что что-то не в порядке. Она прижимала меня к себе слишком сильно, а когда отпустила, мне показалось, что она набрала в грудь воздуха и забыла выдохнуть.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Просто длинный день.

Ответ был типичным для Веры. Она не любила грузить других своими проблемами, хотя сама постоянно помогала мне разобраться с моими – даже истратила часть отпуска, чтобы утешить меня, когда меня бросил Адам.

– Не верю.

– Погоди. Ты только приехала. Давай просто порадуемся.

Она указала на узкое здание из грязного бежевого кирпича, по фасаду которого изгибалась ржавая пожарная лестница, а на нижнем этаже размещался салон татуажа под названием «Даредевил».

– Как тебе?

– Похоже на жилье, – осторожно ответила я.

Вера открыла дверь ключом и повела меня наверх по бесконечному количеству ступеней. На втором этаже орал телевизор, а вся лестница провоняла жареной рыбой.

Коридоры были темными и узкими, все двери серыми, кроме одной – угловой на последнем этаже, выкрашенной в насыщенный пурпурный цвет.

– Это Пол покрасил, – сообщила Вера. – Он хотел, чтобы она выделялась. Из-за этого мы лишились залога.

Дверь была покрашена весьма необычно – как будто кто-то взял ведро краски и просто вылил на нее, позволив свободно стекать сверху донизу. Казалось, что дверь кровоточит.

Вера вошла первой, повернула выключатель, я последовала за ней. Если бы мне вдруг пришло в голову плюнуть, то слюна от входа несомненно долетела бы до самой дальней стены этой квартиры. Кухня напоминала багажник небольшого автомобиля, а в ванной грязноватый кафель доходил только до середины стены и казался украденным из метро.

– Ну, нравится? – спросила Вера.

Это была дыра. Наверное, это была самая плохая из всех виденных мной квартир. Но я не собиралась жаловаться. Хотя могла бы заметить, что в Кливленде мы с Адамом платили на двести долларов меньше за квартиру, в которой были посудомоечная машина и гардеробная.

Слева от ванной находилась каморка. Я заглянула в нее.

– Комната Пола. Вернее, зона бедствия, – объяснила Вера.

Матрас лежал прямо на полу, рядом с ним – аккуратные стопки книг, кассет и компакт-дисков. Разбросанная одежда покрывала весь пол толстым ковром. В углу на подставках стояли две гитары, акустическая и электрическая, и две картонные коробки, на одной – маленький четырехдорожечный магнитофон, на другой – растение в горшке, видавшее лучшие дни.

Единственное окошко было маленьким и выходило на глухую кирпичную стену, не оставляющую никакой надежды на солнечный свет. Еще там были доисторический вентилятор и грязная пепельница рядом с матрасом.

– Пол не будет тебя беспокоить, – сказала Вера. – Днем он работает, а ночью они репетируют.

Я знала о Поле только то, что Вера успела рассказать мне раньше: «Он безумно талантливый. Но иногда немного… как бы… хаотичный».

– Он ничего? – спросила я.

– Да. Если тебе нравятся отвязные гении и разгильдяи, то очень даже ничего.

Я очень соскучилась по Вере и по ее манере говорить с таким точным соотношением сарказма и серьезности, пауз и ударений, что все, что она произносила, казалось или значительным, или очень смешным. При других обстоятельствах я несомненно была бы заинтригована характеристикой Пола Хадсона, Но сейчас почувствовала только тревогу. Страдать от разбитого сердца два раза в год, пожалуй, чересчур.

Последняя комната справа предназначалась мне. Ее меблировка состояла из старой деревянной кровати, лампы, маленького книжного шкафа, трех заранее отправленных мной коробок, в которых содержалось все мое имущество, тараканьей ловушки в углу, на которую я старалась даже не смотреть, чтобы не потерять присутствия духа, и – неожиданная деталь – большого распятия, висящего на стене наискосок от кровати, с полным комплектом из окровавленного тернового венца и зловещего вида гвоздей, торчащих из ладоней Христа.

– Оно уже было здесь, когда мы въехали, – пояснила Вера. – Мы подумали, что это странно, но оставили его. Если захочешь выбросить – не стесняйся.

Я подошла поближе. У Христа были голубые проникновенные глаза и худое, напряженное тело; темные безжизненные пряди волос свисали на лицо, из рук и ног сочилась алая кровь, а то, что скрывалось под условной набедренной повязкой, впечатляло размерами.

– Очень сексуально, – сказала я. – Похож на рок-звезду.

– Мать моя женщина, – вздохнула Вера.

Единственным, что делало комнату не совсем безнадежной, было окно и крошечная скамеечка перед ним, прикрытая афганским ковриком, в котором я узнала творение тети Карен.