Благослови зверей и детей

– Да-да, – заволновались остальные. – Ты-то сам что?

Коттон приблизился к ним, и в лесной тьме они окружили его, дрожа от холода и неуверенности, подошли к нему вплотную, так что в ноздри им ударила его гордость, его волнение, его устремленность. Голос Коттона звучал глухо, но с такой страстью, что мурашки забегали у них по коже:

– Я-то? Во мне не сомневайтесь. За мной, парни.

3

Они грызли удила от нетерпения. Будь их воля, они бы устроили новый марш-бросок, но Коттон вывел их на грунтовую дорогу и сказал: нечего силы расходовать зря, им силы еще ой как понадобятся, – и задумчиво потрогал пальцем свой шатающийся зуб.

На подъеме, с которого был виден лагерь, Коттон снова остановил их.

– У нас будет вроде как партизанская акция, – сказал он. – Или разведка боем. Нам надо спланировать операцию, решить, кто, что и когда делает. Во-первых, надо одеться, и одеться тепло, потому что нам предстоит подняться на три тысячи футов, а холодно там, наверху, как на Северном полюсе. Возьмем фонарики, вообще прихватим, что захотим, – мы же на грузовике поедем. Дадим кругаля, чтобы никто нас не заметил. У вас, парни, имеется пять минут – через пять минут в полной боевой готовности встречаемся в гараже. Вопросы есть? Нет? Тогда за дело.

Лалли-1 тайком пытался отправить письмо домой. Родители бы его все равно не получили: они в очередной раз помирились, сбагрили сыновей в лагерь и улетели на фотоохоту в Кению. Коттон поймал Лалли-1 за этим занятием и письмо порвал. Стивен Лалли-младший пришел в неистовство. Визжа как резаный, он встал на койке на четвереньки и принялся биться головой об стенку. Остальные, бросив его одного, отправились на ужин. Когда они вернулись, Лалли-1 перебил всю их живность. Ящериц Гуденау, его жуков, пауков и змею, живших в картонных коробках под койкой, Стивен Лалли-младший вытряхнул оттуда и растоптал. У его брата Билли было два любимца - жаба и малютка кролик, у которого заднюю лапку когда-то прокусил койот. Лалли-1 раздавил жабу и растер ее по полу, а калеку-кролика загнал в угол и, воображая, что на месте кролика его обожаемый братец, зашиб малютку железякой.

Они шли гуськом через перелесок, огибая столовую и приближаясь к своему домику. Лимонад храпел во все завертки. Первым из домика выскочил Коттон – укрываясь за стволами сосен и стараясь не попасться на глаза какому-нибудь мальчишке, вставшему среди ночи по нужде, он двинулся мимо домика команчей. От мастерской он скользнул к гаражу, где и принялся ждать, нетерпеливо теребя завязки армейского подшлемника, купленного им в Кливленде, в магазине военного обмундирования. Постепенно, один за другим, прячась от лунного света, появились остальные. Одеты они были так, как было принято в лагере: синие куртки с белой эмблемой лагеря на спине, шерстяные фуфайки, джинсы в обтяжку, кожаные ремни с медными бляхами, шерстяные носки и ковбойские сапоги. Отличить одного от другого можно было только по головному убору. На голове у Гуденау была индейская повязка, которую он сам расшил бисером. В то лето в лагере было модно носить на голове черт знает что. Шеккер, например, задом наперед напялил кепочку, которую его папаше подарил Арнолд Палмер, сыграв с ним в гольф в Палм-Спрингс. Братья Лалли щеголяли в одинаковых фетровых шляпах, широченные поля которых, потеряв форму от дождя и небрежного обращения, свисали им на уши. Наконец, Тефт казался еще выше в немецкой военной фуражке с длинным козырьком – Африканский корпус Роммеля! – он откопал ее где-то в Гринич-Виллидж.

Увидев Тефта, Шеккер прошипел, как обычно, в своей театральной манере:

– Ах ты, фриц несчастный! Ганс проклятый!

Коттон велел Шеккеру заткнуться и тут заметил, что Лалли-2 прихватил с собой совершенно бесполезную подушечку, а Гуденау приволок бизонью голову – это уж ни в какие ворота не лезло.

– Зачем она тебе?

Гуденау надулся:

– Ты же сам сказал: берите что хотите. Все равно через три дня у нас ее отберут.

Коттон только плечами пожал. У Тефта он спросил, какой выбрать грузовик – «додж» или один из двух «шевроле»? Тефт в ответ прошептал, что это ему без разницы, были бы ключи.

– Неужели они ключи в машинах оставляют?

– А как же. Ключей я из поля зрения не выпускаю. Да и то сказать – кому может понадобиться грузовик?

Они остановили свой выбор на «додже», закинули подушечку, фонарики и бизонью голову в кузов и, когда Тефт залез в кабину, проверил зажигание и перевел рычаг на нейтралку, выкатили грузовик из гаража. Они условились, что будут катить его через сосняк, а потом – по грунтовой дороге, пока не окажутся на безопасном расстоянии от лагеря. Тогда можно и мотор завести – никто не услышит.

С ветерком они прокатили «додж» мимо домиков начальника и вожатых, потом мимо столовки, лихо вкатили его до половины дороги вверх – но дальше ни в какую. Тефт выпрыгнул из кабины им на помощь. Согнувшись в три погибели, упираясь руками в бампер, по щиколотку проваливаясь в песок, они пыхтели и сопели – но не сдвинулись ни на шаг. Шеккер предложил завести мотор и рвануть, пока никто не очухался. Нечего валять дурака, прорычал Коттон, за ними тогда точно погонятся да еще полицию вызовут. Несколько минут они пытались сдвинуть грузовик с мертвой точки, но, выдохшись – больше от безнадежности, чем от физической усталости, отвалились один за другим. Только непреклонный Коттон продолжал удерживать грузовик на месте.

Остальные молча наблюдали, как его воля молчаливо борется с тонной металла. Коттон понимал, что они поступили вполне разумно, но следовать их примеру не хотел. Тело его, выгнувшись дугой, вибрировало между непобедимым грузовиком и недвижной земной твердью. Подшлемник свалился на землю. В такие минуты Коттон внушал страх. На него нашло. Он впал в неистовство. Где-то внутри у него заклинило, и гнев свой он обратил на богов, слишком равнодушных, чтобы потерпеть поражение. Его нежелание мириться с бесспорными фактами – днем и ночью, слабостью и силой, жизнью и смертью и земным притяжением – граничило с психозом. Он был рыжий, этот Коттон.

На вторую неделю Соревнования в лагере продолжались - теперь всем начислялись очки. На доске объявлений в столовой ежедневно вывешивались результаты шести отрядов по верховой езде, стрельбе из винтовки и лука, легкой атлетике, плаванию и спортивным играм. Итог был подведен в субботу после ужина. Вечером в сосняке у тира состоялась первая линейка. Вокруг костра, сложенного из сушняка и источавшего едкий дым, собрались мальчики и вожатые, и начальник лагеря рассказал, как теперь будут называться отряды и кому какие вручат призы. Подсчет очков будет вестись оставшиеся полтора месяца. На субботней линейке отряды, которые впредь будут именоваться племенами, получают призы и переименовываются по итогам истекшей недели. Племя, набравшее максимум очков, носит имя апачей. Апачам положены некоторые льготы и поблажки - например, поездка в кино на вечерний сеанс или дыня на сладкое. После апачей, в порядке убывания, идут сиу, команчи, шайены и навахо. О названии последнего, шестого племени он, начальник, сообщит чуть позже.

Следует подчеркнуть, добавил начальник лагеря, что места в Соревновании, а значит, и названия племен, и призы определяются по итогам каждой недели. Коли есть желание и упорство, любое племя может занять более высокое место. И наоборот: раззявы могут опуститься вниз на одну-две ступеньки. Таким образом, в систему заложен мощный стимул, столь характерный для американского образа жизни. Вам охота стать апачами? Милости просим. Охота избежать позора и не торчать в самом низу тотемного столба? Пожалуйста. А теперь, сказал начальник, попросим представителя победившего отряда, отныне - племени апачей, выйти на середину и получить приз.

В свете костра появился один из мальчиков постарше. Начальник лагеря вынес из-за дерева большую бизонью голову, покрытую густой шерстью, настоящую голову с рогами, с красными стеклянными глазами, словно налитыми кровью, с раздутыми ноздрями, и вручил ее апачам.