Благослови зверей и детей

7

– Мне жрать охота, – ныл Шеккер. – Хочу сандвич с салями, с маринованным огурчиком, а потом – земляничного мороженого.

– Останавливаться не будем, – ответил Коттон. – Сам знаешь – времени в обрез.

– Я бы тоже чего-нибудь слопал, – сказал Лалли-1.

– Помираю жрать хочу, – повторил Шеккер. – Желаю жратвы, королевской жратвы.

Он перелез через борт и спрыгнул на мостовую. Погрыз ноготь и добавил:

– Езжайте дальше без меня.

– И без меня, – вставил Лалли-1. – Нечего тут командовать, Коттон.

Коттон разозлился. Грузовик остановился на красный свет у въезда в Флагстафф. Теперь зажегся зеленый.

– А ну, полезай назад!

– Пошел ты! – ответил Шеккер. – Я и так всю дорогу в кузове не жрамши.

– Как захотим, так и сделаем! – выпалил Лалли-1.

Коттон не собирался вступать в пререкания. В окне кабины показались головы Тефта и Гуденау.

– Ладно, пусть остаются! – решил Коттон. – Поехали!

Тефт подчинился. Грузовик тронулся, а раскольники пошли себе по тротуару, но никому не верилось в происходящее. Неужели среди писунов разброд – шмяк, бряк и в стороны, и это на пустом месте, да еще у самой цели! Они еще не доехали до следующего перекрестка, а Коттон уже колотил в окошко кабины и кричал Тефту, чтоб тормозил. Через минуту их нагнали Шеккер и Лалли-1. Коттон сказал: ладно, лезьте пока в кузов, все проголодались, и, пожалуй, стоит подкрепиться. Пусть посидят в машине, а он разведает, что к чему – Флагстафф место бойкое, не чета этой дыре Прескотту. Коттон пересадил Гуденау в кузов, сам сел в кабину рядом с Лалли-2, и грузовик тронулся.

На пересечении с центральной улицей Тефт свернул направо. Это было национальное шоссе №66, главная магистраль между Востоком и Западом. В добрые старые времена, ориентируясь на высокую сосну с обрубленными сучьями, известную как «флагшток», сюда заезжали на ночевку фургоны пионеров. Теперь от города Флагстаффа  [2] был день пути до Лос-Анджелеса, а на его центральной улице, отрезке шоссе № 66, расположился настоящий караван-сарай: дешевые мотели, лужи в бензиновых разводах, грязные сортиры, чахоточные официантки, тонизирующие таблетки, хлебные огрызки, рваные покрышки, бумажные пеленки, пустые сигаретные пачки и комки кофейной гущи. Ночью улица выглядела зазывно, днем – удручающе. Коттон велел Тефту куда-нибудь свернуть, подальше от этого клоповника. На часах у Коттона было без девяти два.

Спасаясь от родительского внимания, непредсказуемые приступы которого выводили его из равновесия, Билли Лалли уходил в им самим сотворенный мир фантазии, в одиночество, куда не допускался никто. Сложность заключалась в том, что, как обнаружил Билли, чем глубже погружался он в себя, тем больше преимуществ появлялось у него перед старшим братом Стивеном, так что одиночество стало для него спасительным и необходимым. К этому привычному уединению добавились инфантильные привычки. Но Билли Лалли не только мочился в постель и не вынимал палец изо рта - он еще страдал ночными кошмарами. Дважды родители отдавали его в специальные школы, но потом сами забирали и везли с собой в путешествия. На протяжении его жизни Билли Лалли лечился у четырех психиатров, к одному его возили в Швейцарию, но там родители быстренько помирились и навострили лыжи. Ему было двенадцать лет - он был самым младшим в лагере, да туда и не принимали детей такого возраста, но как бы родители уехали в Кению, не пристроив обоих сыновей? Начальника уговорили сделать исключение. В домик к Коттону Билли Лолли попал не сразу. Сначала он оказался в другом домике, залез там под койку со своей, взятой из дому, поролоновой подушечкой и свернулся клубком в спальнике. Тогда мальчишки вытащили его оттуда, а он орал так, словно его вытаскивают из материнского чрева. Потом он залез обратно. Его снова вытащили. Так оно и продолжалось, пока проходивший мимо Коттон не забрал его к себе. У них в домике, заверил Коттон, Билли Лалли может прятаться сколько влезет - хоть под койкой, хоть на дереве, хоть в пещере, словом, где вздумается.

– Притормози, – сказал Коттон. – Вон там. Ты паркуйся, а я поеду на разведку.

Он вылез из кабины, пересек темную улицу, заглянул в освещенное окно, вернулся к машине и велел всем вылезать. Это местечко сойдет. Они повыпрыгавали из грузовика, мотор выключать не стали, а винтовку положили на дно кузова.

Закусочная работала круглосуточно. За стойкой шипели сковородки, между шаткими столами нашлось место для механического кегельбана. Два парня пили пиво и играли в кегли, а на полу, головой к стене, дремал пожилой седовласый индеец навахо в зеленой вельветовой рубашке. Писуны расселись рядком у стойки и живо заказали то, что предлагалось в висевшем на стенке небогатом меню: по стакану молока и по два гамбургера на брата. У костлявого, остролицего бармена глаза были налиты кровью, словно кетчупом. На стене рядом с меню красовалась табличка: «Если просишь ты кредита, отвечаем: «А иди ты!» В кегельбане грохотали шары и звякали колокольчики, но, когда партия закончилась, в закусочной воцарилась тишина – только скворчал жир на сковороде да Дедуля Джонс и Гледис Найтс через пять транзисторов наяривали свой кошачий концерт.

Парни, игравшие в кегли, взяли стаканы, двинулись к стойке и остановились за спиной у шести мальчишек. Обоим было лет по двадцать, у обоих – длинные баки, джинсы в обтяжку, широкие ремни с солидными пряжками и пижонские ковбойские рубашки.

– Вы что тут в такой поздний час делаете, молокососы? – спросил один.

В ожидании гамбургеров писуны потягивали молоко из пакетов.

– А чего это у вас у всех радио орет? – спросил другой.

– Мы музыканты, – ответил Шеккер. – Рок-группа. Ударник, четыре гитары и солист. Из Лос-Анджелеса.

– Музыканты? Хм. И как же ваша группа называется?

– Наша? «Групповуха».

– А потом мы переименовались в «Покойничков», – вставил Гуденау, – но уж больно это мрачно звучит.

– И как же вас теперь кличут?

– «Люди без комплексов», – ответил Шеккер.

– Да ну?

– Смотри сам, дружище.

Они повернулись к парням спинами – на куртках стояли эмблемы лагеря «Бокс-Каньон» ЛБК. Поглядев, парни перевели глаза на головные уборы, лежавшие на стойке.

– Хотите фото с автографом? – спросил Лалли-1.

– Или наш последний диск, – предложил Гуденау.

Парней с бакенбардами это ничуть не позабавило.

– Я спрашиваю, чего вы здесь так поздно одни делаете, – сказал один. – Ясен вопрос?

– У вас на Западе, – ни с того ни с сего изрек Тефт, – все равно все давно все г…

– У нас турне, – ответил парням Шеккер. – Мы ищем таланты. Открываем новых звезд эстрады.

– Ага, – кивнул Лалли-1. – Ну-ка спойте. Вы на всю страну прогремите, если нам понравится.

– Мы из летнего лагеря под Прескоттом, – пришлось вмешаться Коттону. – Возвращаемся после похода с ночевкой.

– Пешком?

– На машине.

Один из парней фыркнул:

– Откуда у вас водительские права, малявки?

– Учитесь играть на гитаре! – посоветовал Шеккер. – Станете похлеще Саймона и Гарфункеля [3].

– Болтунов сопливых, – начал один из парней и плеснул пива Шеккеру в молоко, – вот кого не терплю.

– Да ты знаешь, кто мой папаша? – завелся Шеккер.

– Ладно! – Коттон соскочил с табуретки. – Ладно, пошли, ребята.

Он достал бумажник, бросил на стойку пять долларов и указал на выход:

– Идемте. И так опаздываем.

– А поесть как же? – заупрямился Лалли-2.

– Идем, говорю! – рявкнул Коттон, да так, что индеец в зеленой рубашке проснулся, а бармен уронил банку с горчицей, после чего все пятеро попрыгали с табуретов и как ошпаренные кинулись к дверям.

– Не бежать! Идти не спеша! – тихо проговорил Коттон. – Спокойненько садимся в этот чертов грузовик, едем себе, назад не оглядываемся, ведем себя естественно. Но не останавливаемся!