Последний самурай

Пошла на крытый рынок и целый час разглядывала там свитера и кофточки.

Есть люди, считающие контрацепцию аморальной, поскольку цель соития заключается в воспроизведении себе подобных. Примерно на том же основываются люди, считающие, что единственной целью прочтения книги является написание своей. И вот эти люди извлекают из тьмы и пыли книжку, читают ее и пишут тысячи слов, которые затем тоже попадают в пыль и тьму и ждут там часа, когда какие-нибудь новые люди извлекут их на свет божий и напишут очередные тысячи и тысячи слов, коим суждено пылиться во тьме и забвении. Иногда книга, извлеченная из тьмы и пыли, способствует написанию новой книги, которая будет продаваться в магазинах и даже, возможно, окажется интересной. Но людей, которые купят и прочтут ее потому, что она интересна, никак нельзя назвать людьми серьезными. Потому что если бы они были серьезными, то не стали бы гоняться за интересом, а написали бы тысячи новых слов, коим суждено храниться в пыли и мраке.

Есть люди, считающие, что смерть хуже скуки.

На рынке я видела несколько интересных свитерков, но все они оказались довольно дорогими.

Наконец я оторвалась от них и вернулась на насиженное место.

Это поистине не возделанное, совершенно новое поле, по которому будет пробираться автор в стремлении постичь суть предмета — так, во всяком случае, может показаться в первый момент,напомнила я себе.

Необыкновенно интересно.

Я продолжила работать над вторым предложением, с той же скоростью и преодолевая те же трудности, а потом над следующим и еще одним. На то чтобы прочесть каждое такое предложение, уходило минут десять, на страницу — час. И вот медленно и постепенно, как в тумане, начал прорисовываться смысл — так, тонущие под сводами собора, льются и формируют мелодию ноты Дебюсси.

И заканчивается она в «La Cathedrale Engloutie» меланхоличным и величественным аккордом, последним медленно умирающим «ф-ф»! Короче, примерно часов через тридцать я наконец начала понимать...

49 человек из англоговорящего мира знают, что их ждет. Никто другой не знает, да и не слишком желает знать. И однако же, как много зависит от момента озарения! Если только возможно представить себе мир без Ньютона, без Эйнштейна и Моцарта, можно представить себе разницу между этим миром и тем, в котором я закрыла «Aristarchs Athetesen...» после первых же двух предложений и взялась бы за «Schachnovelle» в полном пренебрежении к своей научной карьере. Не прочитай я Рёмера, я так бы и не поняла, что никогда не смогу стать настоящим ученым, никогда бы не встретилась с Либерейсом (да, да, именно так, это имя собственное), и мир лишился бы...

Я говорю больше, чем знаю. Я читала Рёмера день за днем, и вот через 30 часов или около того меня наконец посетило озарение. И блеск его напоминал не золото, а тяжелый свинец.

2300 лет тому назад Александр Великий вышел из Македонии с целью покорить все народности и страны, встречающиеся на его пути. Дошел победным маршем до Египта, завоевал там город Александрию и двинулся затем на восток, одерживая все новые победы, пока, наконец, не умер, оставив последователей продолжать свое дело. В ту пору Птолемей уже был правителем Египта и успешно правил всей страной, в том числе и Александрией. И именно он создал это чудо света, Александрийскую библиотеку, построенную и укомплектованную благодаря самой жесткой захватнической политике.

До изобретения печатного станка было тогда так же далеко, как нам сейчас до всех чудес света 3700 года. Все книги писались и переписывались от руки. И в тексты неизбежно вкрадывались ошибки, что вполне естественно, когда копируешь копию за копией. Иногда на копировальщика снисходило вдохновение, и он добавлял лишние строчки или даже целые отрывки. А другие копировальщики, не чуя подвоха, копировали, в свою очередь, все эти его перлы. Выход был только один — как можно ближе подобраться к оригиналу. И библиотека выложила афинянам немалые деньги за то, чтобы приобрести у них во временное пользование оригинальные рукописи выдающихся греческих трагедий (Евклида, Софокла, Еврипида и др.), и сделала с них копии. И чтобы уж окончательно подстраховаться, вернула грекам копии, а себе оставила оригиналы и сумму залога. В чем, как вы понимаете, не было ничего из ряда вон выходящего.

И однако же, о библиотеке, Александрии и ее безумных обитателях можно рассказать еще множество самых удивительных и занимательных историй. Одни тамошние писатели и переписчики заслуживают отдельных романов. Ибо есть на свете люди, которые в поисках места, куда бы пристроить зонтик, отправляются в «Икеа» и покупают там целое сооружение или стенд для зонтиков, который затем еще придется собирать дома. Есть люди, готовые проехать 100 миль до Шропшира, где проводится аукцион, чтобы выискать и приобрести там какой-то совершенно бессмысленный и бесполезный предмет типа детали плуга XVII века. Александрийцы тоже любили устраивать аукционы, для себя. Просто обожали ковыряться в работах прошлого (благо, что таковых в библиотеке, построенной благодаря жесткой захватнической политике, было всегда в достатке), выискивать там какие-то редкостные словечки, которые давным-давно никто не понимал, не говоря уже о том, чтобы пользоваться и применять их в качестве альтернативы словам, известным и понятным всем нормальным людям. Они обожали мифы, в которых люди в моменты стресса лишались разума, или прибегали к волшебному зелью, или же превращались в камень. Они обожали сцены, где люди, сходящие с ума, разражались странными, несвязными речами, насыщенными несправедливо забытыми выражениями. Они любили сфокусироваться на каком-нибудь тривиальном элементе мифа и раскрутить его и создать на его основе новый миф — они могли создать Розенкранца и Гильденштерна из любого Гамлета. Подобно мудрецам, ученым, математикам и поэтам, сбившим процветающую Римскую империю с пути истинного, они занимались книгами не ради них самих. Стоило какой-либо книге попасть им в руки, как они создавали целый том примечаний. Тут я, разумеется, имею в виду «Александрию времен Птолемея» Фрэзера, книгу, ради обладания которой я была бы готова восстать из могилы (кстати, будучи на смертном одре я попросила ее, но так и не получила). Но время ограниченно — вундеркинд смотрит видео, как знать, надолго ли его хватит? Так каков же был истинный вклад Рёмера в этот замечательный предмет?

Рёмера интересовали суждения Аристарха о Гомере; первый какое-то время возглавлял Александрийскую библиотеку в начале 180-х годов до н.э. (некрасивая история с греческими трагедиями имела место раньше). Аристарху были нужны самые полные и точные тексты Гомера. Оригинальных рукописей не существовало, денег и жесткости на их приобретение не хватило, и ему пришлось сравнивать копии и выискивать в них ошибки и несоответствия. Он отметил строчки, показавшиеся ему лишними, и первым сопроводил эти свои выводы комментариями. Ни одна из его записей не сохранилась. Существуют заметки на полях «Илиады», но они никем не подписаны и, возможно, являются малозначащими отрывками из трудов Аристарха; там же имеются и другие примечания, подписанные ничего не значащими именами.

И вот несколько из таких безымянных примечаний просто сразили Рёмера наповал, показались блестящими, и он сделал вывод, что они, совершенно очевидно, принадлежат Аристарху, который, как известно, был гением. Остальные были слишком глупы для гения и наверняка принадлежали кому-то другому. Стоило кому угодно выразить мало-мальски блестящую мысль, как он сразу решал, что она принадлежит Аристарху; сколько ни дай ему разных блистательных комментариев, как он тут же угадывал в них мысль и руку гения.

Теперь же стало совершенно очевидно, что все это чистой воды безумие. Если ты тасуешь сотни имен и один человек у тебя всегда ходит в гениях, это означает, что ты изначально решил не доверять высказанным кем-то другим умным и хорошим мыслям и считаешь, что гений просто не способен сказать глупость. И причиной тому — весьма распространенное заблуждение: гений во всем является гением. Стоит только призадуматься на секунду-другую, и любому становится очевидно, что это не так. Но Рёмер умудрился написать целый научный трактат, не озаботившись потратить эту самую секунду-другую. Приняв глупость за критерий аутентичности, он продолжал приписывать одну глупую ремарку за другой то Зенону, то Аристофану, то неверно процитированному Дидиму, уснащая свои комментарии язвительными & насмешливыми выпадами в адрес этих тупиц.