Ищи ветер

Я оделся, соорудил два сандвича с ветчиной, взял из холодильника четыре пива, кусок сыра и колбасу и сказал Тристану: «Айда на рыбалку». Он и рта не успел раскрыть, как я уже сунул ему в руки коробку со снастями и маленький ледничок. Сам взял две удочки, вырубил Майлза на середине трека «Freddie Freeloader», и мы спустились на берег. Было тихо, ни ветерка; где озеро, где небо — не отличить. Червей я достал из своей заначки. Тристан чуть не навернулся, садясь в лодку, едва успел ухватиться за край пристани. Я сходил в дом за спасательными жилетами. Лед в этом году сошел поздно, и вода еще была чертовски холодная.

С веслом, как оказалось, Тристан управлялся вполне сносно. Уж точно лучше, чем его сестра. На середине озера сделали передышку — это я позволил себе такое удовольствие, принципиально. Мы выкурили по сигарете. Я лукаво ждал малейших признаков нетерпения, но тщетно. Мне вспомнилась Моника. Первые каникулы в старом доме. «Почему ты остановился? — Просто так». Ответ неверный. «Посмотреть на тебя». Уже лучше. «Вот дурачок, дай мне сигарету». Она подносила ладонь к губам, пряча скользнувшую по лицу улыбку, озиралась так, будто видела озеро впервые. «Джек… Прекрати фотографировать!» Я разводил руками: у меня же нет аппарата. Но она-то знала, что я фотографирую всегда, даже с пустыми руками. «Прекрати вспоминать меня вот так, заранее.Мне страшно». Я тогда не понимал, что она хочет сказать. А ведь Моника была права. Я много фотографировал, слишком много. Те снимки никогда не выставлялись в модных галереях Сохо. Они не принесли мне ни гроша, те снимки. Но они дорого мне обошлись. Из моих снимков люди ценят только запоротые, те, что я делал стареньким «Рико Синглекс ТЛС». Расплывчатые, передержанные, плохо скадрированные — все подряд. Мюриэль, агентша галереи, не спросив меня, изменила названия. Я рвал и метал. «Запоротые облака» превратились в «Механику флюидов», «Запоротый дятел» стал «Глазом дятла». Этого я ей не простил. Что она затащила меня в постель — ладно, проехали, тут я сам не без греха. Но что изуродовала мои названия — не простил и не прощу.

Мы взяли курс на бухточку в дальнем конце озера, где в него впадал ручей и вода всегда была чистая. По прошествии двух лет я неплохо знал свое озеро и убедился, что уж если где и ловить форель, так только здесь. Вдобавок устье ручья надежно скрыто с берега чем-то вроде естественной насыпи, а с озера — густыми зарослями камыша, так что мало кто из приезжих знает это местечко. Чтобы его найти, надо не спеша обследовать все озеро или, если повезет, познакомиться с болтливым рыбаком. Но тут шансов не больше, чем поймать рыбу-меч на удочку: здешний народ трепаться не любит. Лично я отправлял случайную публику вязнуть в тине у другого берега и не испытывал при этом ни малейших угрызений совести.

Тристану приспичило половить на муху — бессмысленное занятие в это время года. Форель оголодала, незачем ее дразнить, и так клюнет; но я не спорил, пусть его, я не имею ничего против лубочных картинок и тоже люблю прекрасный фильм с Робертом Редфордом. Забрасывал он, Тристан, конечно, так энергично и неловко, что чуть не перевернул лодку, а в довершение всех бед залепил мне крючком по уху. Тут уж я не выдержал, перерезал леску и прицепил вместо этой пакости блесну, не дав ему и рта раскрыть. Потом осторожно вытащил запутавшуюся в волосах муху — крючок вонзился на добрый сантиметр. Не успел Тристан снова закинуть, как удилище вздрогнуло в его руке.

— А теперь что делать? — спросил он дрожащим голосом, словно держал в руках не удочку, а покалеченную часть собственного тела.

— Подсекай!

— Как?

— Резко дерни, чтоб крючок зацепился. Да скорей же, упустишь!

Он дернул. Хорошо, на совесть. Уж подсек, так подсек, бедной форели некуда было деться; она взмыла из воды вверх и, описав дугу над нашими головами, плюхнулась в камыши по другую сторону лодки. Крапчатая, небольшая, дюймов десять. Она забилась, выделывая яростные зигзаги и наматывая леску на стебли. Я подгреб ближе. Пленница с каждой секундой запутывалась все сильнее. Черпаком ее было не достать. Я выругался сквозь зубы. Можно было, конечно, перерезать леску, но тогда рыба осталась бы подыхать. Интересно, что думала сама форель по этому поводу? Нет, подохнуть в этой чаще, после долгих часов исступленного трепыхания — никому бы такого не пожелал. Я снял куртку и рубашку, велел Тристану пересесть к другому борту, чтобы лодка не опрокинулась, и погрузил руки в воду по плечи. Распутать клубок оказалось невозможно. Проклятая рыбина несколько раз выскальзывала, но я все-таки исхитрился поймать ее за хвост. Я перерезал леску повыше, чтобы не прилаживать заново поводок к блесне. Втащил форель в лодку, бросил на дно, и она забила хвостом у ног Тристана.

— В следующий раз дергай полегче,о'кей? — процедил я сквозь зубы.

— А… это?… Она так и будет тут трепыхаться, пока не подохнет?

Я добил форель о борт лодки. Мой отец обычно засовывал пойманной рыбине большой палец в глотку и легким нажатием ломал первый позвонок, но мне этот способ всегда казался слишком аккуратным, хирургическим каким-то.

У Тристана был бледный вид. До чего ж забавно смотреть на горожан, когда они вдруг осознают, что человеку, если он не вегетарианец, приходится порой убивать. Когда рушится их чистенький иллюзорный мирок, в котором форель, курица, корова сами подают нам свое мяско на тарелочке, вознося хвалы величию человека. Ан нет: ты ловишь живое существо, убиваешь живое существо, ешь живое существо — и точка. Не нравится — переходи на спаржу, она не станет глядеть на тебя с немым укором. Тристан, однако, снова закинул удочку: решил не подавать виду, что проняло.

Не клевало, наверное, часа два. Мы съели сандвичи, выпили пиво. Тристан меня удивил, я и не подозревал за ним способности так долго молчать. Он терпеливо и невозмутимо продолжал закидывать. Наконец я поймал еще одну форель — бойкую радужную красавицу. У Тристана тоже клюнула, кажется, крупная золотистая, но сорвалась в нескольких метрах от лодки.

Солнце золотило кроны деревьев, когда мы решили, что пора домой. От легкого ветерка озеро покрылось рябью. Точка на горизонте выросла в старенький дребезжащий гидроплан марки «Бивер» — он заходил на посадку. Угол снижения взял, на мой взгляд, немного круто, но в пределах нормы. Я уже третий раз видел, как он здесь садится. Кто-то недавно купил домик на другом конце озера, может, это и был хозяин самолета. Ладно, мне-то что. И все-таки, кто же так заходит на посадку? Еще и ветер с тыла, а он тянет, не выпускает закрылки. Навернуться хочет, точно.

— Тебе этого не хватает? — подал голос Тристан.

Ну вот, я так и знал, что он спросит.

— Нет…

Я совсем не скучал по полетам, ну, скажем так, почти не скучал. Разве что по тому времени, когда летал. Нет, скорее, по тому Джеку, которым я был, когда летал. Теперешний Джек не летает и не знает, что это такое. Как же ему — мне! — может этого не хватать?

— А вот ты не играешь на скрипке, тебе этого не хватает? — спросил я.

— Мне… Чего? Я… я никогда…

— Вот видишь. Я тоже.

Гидросамолет задрал нос и выпустил закрылки. Еще бы дольше собирался.

— Слушай, Тристан, будь другом, греби, а?

Он пожал плечами и послушно опустил весло в воду.

Жизнь только-только начала казаться прекрасной. Я запек форелей в фольге, с оливковым маслом и луком. Мы сыграли три партии в шахматы — две выиграл Тристан. Он окончательно достал меня своей способностью целиком сосредотачиваться на игре, погружаться в нее с головой — этакий мудрый идиот, гений-аутист или что-то в этом роде. Его сигареты дотлевали в пепельнице невыкуренные, иногда он даже забывал дышать, просчитывая игру с бешеной скоростью — я так и видел, как в голове у него роятся десятки вариантов.

Шахматы меня вымотали, и после третьей партии мы открыли портвейн — бутылочку «Грэхема» десятилетней выдержки. Тристан читал Диккенса, я слушал Баха. Высокий класс. Не хватало только сигар, фланелевой пижамы и бассета по кличке Джордж. Жизнь только-только начала казаться прекрасной.