Борис Слуцкий и Илья Эренбург

“Вернувшийся в Москву Кочетов, – пишет Б. Фрезинский, – крайне разозленный статьей Эренбурга, мог только вослед напечатать дезавуирующий ее материал. Так появился в (1)Литгазете(2) сочиненный профессионалами этого дела опус (1)На пользу или во вред? По поводу статьи И. Эренбурга(2). Опус подписали именем школьного учителя физики Н. Вербицкого ‹…›”.

Вот что писала Эренбургу по поводу этой публикации недавно вернувшаяся из ссылки дочь Марины Цветаевой, Ариадна Эфрон:

“Что за сукин сын, который написал свои соображения (cвои ли?) по поводу Вашей статьи о Слуцком?.. Кто стоит за его спиной?…

А все-таки хорошо! Не удивляйтесь такому выводу… хорошо то, что истинные авторы подобных статей, уже не смеют ставить под ними свои имена, ибо царству их приходит конец”.

В январе 1957 года Слуцкого приняли в Союз писателей.

Слуцкого признали и оценили поэты старшего поколения – Николай Асеев, Михаил Светлов, Павел Антокольский. Прием Слуцкого в Союз писателей был тем крайне редким случаем, когда писателя принимают до выхода в свет его первой книги, и далеко не последним боем, который пришлось выдержать Слуцкому.

Борис Слуцкий стал первым поэтом “оттепели”, первым поэтом “десталинизации” сознания.

Статья Ильи Эренбурга принесла известность. Стихи принесли славу.

Свою славу Борис Слуцкий с присущей ему – необычной для поэта – скромностью называл “глухой славой”. Он же с исключительной социологической точностью и поэтической образностью описал особенности этой своей “глухой славы”. “До меня все лавры были фондированные, их бросали сверху. Мои лавры читатели вырастили на собственных приусадебных участках”.

Отныне дружба Эренбурга и Слуцкого приобрела новый характер. Это не была уже дружба двух интеллигентов, обреченных гибели (в конце сороковых Эренбург не мог не понимать, что, если события будут развиваться так, как они развивались, его не спасет никакая международная известность). Это было союзничество двух равноправных участников литературной, и не только литературной, борьбы.

Слуцкий был одним из тех людей, с кем Эренбург советовался во время работы над мемуарами “Люди. Годы. Жизнь”. Это кажется странным. Слуцкий еще не родился, а на книгу стихов Эренбурга Брюсов уже написал уважительную рецензию. Слуцкий еще и в школу не пошел, а мама Набокова уже знала наизусть “Молитву о России” известного поэта Эренбурга. Эренбург был старше Слуцкого на целую жизнь. Так о чем Илья Григорьевич мог советоваться со Слуцким, работая над своими мемуарами?

Воспоминания Эренбурга – не просто воспоминания. Сейчас трудно представить себе, что были для России второй половины ХХ века эти мемуары. Когда их читаешь сейчас, кажется, что читаешь просто список имен. Тогда почему именно про них Надежда Мандельштам, не пощадившая никого в своих мемуарах, отозвалась кратко, но сильно: “Хорошая, антифашистская книга”? Да потому, что каждое имя с маленькой характеристикой означало расширение мира, реабилитацию еще одного человека, спасение от забвения еще одного художника, поэта, писателя.

В этом помогал Слуцкий Эренбургу. Об этом он писал в своих стихах:

Спешит закончить Эренбург

свои анналы,

как Петр – закончить Петербург:

дворцы, каналы.

Он тоже строит на песке

и на болоте…Слуцкий никогда не забывал обстоятельств своего знакомства с Ильей Григорьевичем. “Я строю на песке…” – так называлась первая строчка стихотворения Слуцкого, написанного тогда в “глухом углу времени”, когда не без оснований казалось, что будущего у Слуцкого и у людей его круга не будет.