Мускат

— До свидания, сеньорита Клара, — сказал он.

Он не посмел обернуться ей вслед из страха, что она сделает то же самое, но и продолжить свой путь тоже не мог. Поэтому он направился к одной из скамеек и сел там, сложив руки на коленях. Так он и сидел, надеясь, что она его не увидит и не догадается, как от встречи с ней все внутри у него запульсировало и заныло.

Габриэль Анхелико не отличался пунктуальностью. Обыкновенно он всюду опаздывал, включая и собственные уроки. Но тут вдруг декан и секретарша обратили внимание, что профессор Анхелико стал являться не просто вовремя, но даже за час или за два часа до начала своих занятий. Заметив это, оба очень удивились, так как ни тот, ни другая не догадывались о том, как он очарован своей студенткой. Каждый вечер, смежив веки, профессор видел перед собой образ Клары Йоргенсен и с этим образом просыпался. Утром он так поспешно убегал из дому, что даже забывал про завтрак. Да и Клару Йоргенсен можно было теперь встретить на институтском дворе в такие часы, когда ей, строго говоря, незачем было там появляться. Каждое утро на проходной она бросала взгляд на карточки, отмечавшие приход на работу преподавателей, проверяя, передвинута ли карточка Габриэля Анхелико слева направо, и если видела, что карточка переставлена, то быстро взглядывала на свое отражение в стеклянной двери книжного киоска, чтобы пригладить на голове выбившуюся прядку. Она никогда не высматривала его перед кафетерием, а проходила, не задерживаясь, прямо в библиотеку, чтобы сдать уже прочитанную книгу. Взамен она всегда брала новую и всегда садилась во дворе на скамейку и начинала проглядывать ее, листая страницы, стараясь при этом не слишком часто посматривать на другую сторону двора.

Габриэль Анхелико обыкновенно сидел с газетой и, казалось, читал. На самом деле он пристальнейшим образом разглядывал ее из-за газеты, но очень следил, чтобы она не поймала его в тот момент, когда он переводит на нее взгляд. Для него это была единственная возможность рассмотреть ее получше, так как в классе он никогда не позволял себе подольше задерживаться взглядом на чьем-нибудь лице. День за днем он, как шпион, издали вел за ней эту любовную слежку, используя единственно доступные для него банальнейшие средства. Он изучал ее, как портретист изучает лицо модели, и уже заранее мог сказать, куда она сейчас переведет взгляд, сколько времени ей требуется, чтобы прочесть одну страницу и как она положит указательный палец на край переплета. Иногда кто-нибудь, проходя мимо нее, оборачивался к ней с улыбкой, обменивался несколькими словами. Больше всего на свете ему хотелось бы хоть на секунду оказаться на их месте, чтобы услышать ее дыхание, но он ни разу не подошел достаточно близко. Временами у него бывало ощущение, что она как бы здесь и в то же время где-то еще, что мысленно она перенеслась далеко за хрупкие пределы той сферы, где они обитали, и сейчас бродит в каких-то краях, о которых он не имеет ни малейшего представления. Ее взору открывался целый мир, отраженный зеркалом ее души со всеми его тончайшими оттенками, во всем многоцветье природных сил он раскрывался перед ней так, словно она была на «ты» со всем, что есть в мироздании.

В самые черные свои часы Габриэль Анхелико сомневался в том, что ему еще когда-нибудь доведется обменяться с ней теми случайными словами, которыми перебрасываются люди при нечаянной встрече. Но вот однажды после уроков, когда он был в библиотеке, туда вдруг вошла она, облаченная в мантию солнечных лучей. Он вздрогнул и ощутил вдруг, что ему стало трудно дышать и голову обдало жаром. Она подошла к библиотекарше и протянула ей книгу, которую держала в руке; библиотекарша прищурилась и поставила красный крестик в своем списке. Затем девушка бросила взгляд на Габриэля Анхелико и слегка улыбнулась ему, в этот миг прядь волос выбилась из туго завязанного хвоста и упала ей на плечо. Он осторожно кашлянул и чуть не опрокинулся навзничь, пропуская ее в тесноте мимо себя. Остановившись перед полкой с современными мексиканскими писателями, она провела пальцем по корешкам.

— Я посоветовал бы тебе начать с того, что стоит прямо перед тобой, — произнес он, решив обойтись без вежливого обращения.

Она обернулась к нему. Он показал на корешок:

— Это очень хорошая книга.

— Но грустная?

— Очень печальная.

— Прекрасно.

Потянувшись за книгой, она на секунду остановилась.

— Про что она? — спросила девушка.

— Про судьбу, — сказал он.

На лбу у нее обозначилась тоненькая морщинка.

— Про судьбу я мало что знаю, — сказала она словно бы про себя, взяла книгу под мышку и ушла.

А Габриэль Анхелико остался один, и в глазах его стояла вся безнадежность мировой скорби.

Девушки действительно шептались по коридорам о профессоре Анхелико. Не столько по поводу его внешности, в которой и впрямь не было ничего такого особенного, чтобы о ней шептаться, сколько потому, что у него был особый дар двигаться в такт музыке. Именно танцу нелюдимый профессор был обязан своей популярностью, танец его очеловечил. В детстве у Габриэля Анхелико походка была, как у жабы, и разговаривал он как-то не по-людски, так что никто на него и смотреть не хотел. Но потом его дядюшка по прозвищу Тио Гордо научил его танцевать сальсу. И тут вдруг Габриэль Анхелико завертел бедрами не хуже короля сальсы Оскара де Леона, он до упаду упражнялся в своей комнате под музыку фальшивящего плеера, пока не засыпал обессиленный. И вот когда он наконец решился показаться на люди с новым танцевальным шагом, все были поражены, увидев, как здорово профессор, оказывается, умеет двигаться под музыку. Как только на городской площади, выложенной брусчаткой, начинались танцы, все дамы, вереницей стоявшие по краям, смотрели на него пораженные и не могли отвести глаз. А Габриэль Анхелико отплясывал до полного изнеможения, пока у него не заходилось сердце. А затем, руки в брюки, брел домой через дремлющий парк.

Редкая девушка объявляла вслух о том, что она без ума от профессора, и Габриэль Анхелико не подозревал о том, что является объектом обожания. Однако все же нашлась парочка исключений. Например, одна англичанка, некая Джоанна из Озерного края [2], не только втюрилась в профессора, но даже хотела во что бы то ни стало забрать его с собой в Англию. Джоанна была вполне симпатичная девушка, несмотря на слишком крупные зубы и вытатуированного на правом плече кролика. Вдобавок у нее было столько денег, что она просто не знала, куда их девать, и вот она надумала брать у Габриэля Анхелико частные уроки. Ни декан факультета, ни сам Габриэль Анхелико не усматривали в этом ничего подозрительного, тем более что у профессора вовсе не было репутации сердцееда и соблазнителя. Поэтому он принялся ежедневно вбивать в голову Джоанны Озерной неправильные глаголы, и поневоле вынужден был признать, что барышня миловидна, но не более того; никаких особенных чувств она в нем не возбуждала. Девушка не проявляла способностей к грамматическому анализу, а из книг отдавала предпочтение любовным романчикам самого расхожего толка. Время от времени они беседовали с нею в университетском дворе, но удивлению Габриэля Анхелико не было предела, когда в конце семестра она сунула ему авиабилет до Лондона и пообещала, что профессору будет предоставлено там жилье и работа в папенькиной фирме.

— Почему ты хочешь взять меня с собой в Англию, сеньорита Джоанна? — спросил ее Габриэль Анхелико.

— Потому что мне нравится, когда ты рядом, — ответила Джоанна Озерная.

Но Габриэль Анхелико, решив, что это еще не причина покидать свою семью, с несколько смущенной улыбкой вежливо поблагодарил ее и отказался. Несколько дней Джоанна Озерная ходила с разочарованным выражением, однако потом неожиданно скоро утешилась и перенесла свой интерес на кого-то другого. Скоро она уехала на свои северные озера, и Габриэль Анхелико остался в полном убеждении, что она выбросила из головы самую память об этом знакомстве. И только он сам вспоминал ее предложение, сидя на берегу реки и чувствуя, что окружающие горы все теснее сжимают вокруг него свое кольцо. В такие минуты он иногда думал о том, как почти держал однажды в руках этот билет, и в конце концов пришел к заключению, что это событие по крайней мере обогатило его жизнь. Теперь Габриэль Анхелико знал, что и для него существует путь, ведущий из плена этого каменного царства. И, чтобы вырваться из него, ему недоставало лишь достаточно убедительного повода.